Последний вздох Аполлона

Молодой человек немного поразмыслил над его словами, вздохнул и отодвинул стул. В холодильном шкафу обнаружилась буженина. Отрезав несколько внушительных кусков, Митя достал чистый бокал и наполнил до краев.

– За Найтли, – сказал лакей. – Он очень вовремя сыграл в ящик.

– Что? – едва не поперхнулся Митя.

– О, простите, сэр, вы ведь были его другом. Но, сдается мне, вы совсем его не знали.

– На что вы намекаете? Вы – всего лишь отельный слуга!

Бичем выпустил кольцо дыма, потушил сигару и встал.

– Как вам будет угодно, сэр.

С этими словами он вышел из кухни, не дав Мите опомниться и потребовать объяснений.

Дмитрий Егорович Гончаров проснулся в первом часу пополудни, не понимая, где находится. Выпростав руку из-под одеяла, он сшиб с прикроватной тумбочки пустую бутылку столового вина7, с трудом припомнив, что продукт, изобретенный его соотечественником Смирновым, весьма кстати оказался в кладовой парижского отеля. Звука удара не последовало, и Митя сфокусировал затуманенный взгляд на человеке, ловко поймавшем бутылку в нескольких дюймах от пола.

– Ну и набрались же вы вчера, Гончаров! Обедать пойдете?

– Холлуорд? – Митя тщетно силился собрать себя воедино: в голове шумело, к горлу волнами подкатывала тошнота. – Что, черт возьми, вы делаете в моем номере? Как вы вошли?

– Вы забыли запереть дверь. И проспали визит комиссара. Он сообщил о результатах вскрытия.

– Да? – вяло пробормотал Митя.

Бэзил вернул бутылку на место и раздвинул шторы, впустив в комнату тусклый ноябрьский день. Затем обернулся и внимательно посмотрел на молодого человека.

– Найтли убила пуля. Но она спасла его от более мучительного конца: к моменту выстрела в его теле уже была смертельная доза мышьяка. Любопытно, что именно об этом яде вчера обмолвилась Лючия Морелли.

II. Любовница

Глава 1

Странно быть белокурым ребенком под знойным солнцем Италии. Сверстники Лючии, жгучие брюнеты, смотрели на нее как на чудо. Возможно, они бы так не удивлялись, если бы знали, что ее мать – немка. Мари Беккер лишилась семьи во время семинедельной Австро-прусской войны и вместе с младшим братом Альфредом обрела новый дом в Бергамо. Будучи иудейкой, она перешла в католичество, чтобы стать женой аптекаря Карло Морелли, а спустя три года на свет появилась их единственная дочь – Лючия.

Девочка росла в аптеке отца, среди склянок из разноцветного стекла, служивших украшением рецептурной комнаты. Здесь Морелли принимал клиентов и отпускал лекарства. С фрески на потолке за маленькой Лючией внимательно наблюдали глаза Клавдия Галена, величайшего врача Древнего Рима. В детстве она была уверена, что ее папа и есть Гален из Пергама, спасавший жизни задолго до ее рождения, во времена, когда миром правили императоры в лавровых венках, а мужчины и женщины носили туники.

Она обожала отца, который был стар столько, сколько она себя помнила. Обожала его седые, отвислые, как у моржа, усы, морщинки в уголках добрых глаз, шершавые пальцы, гладившие ее белокурую головку. В отличие от матери, папа никогда ее не бил. Не бранил даже. И мать любил, несмотря на ее буйный нрав. И дядю Альфреда принял в свою семью как сына.

Когда родилась Лючия, Альфреду исполнилось шестнадцать. Еще в Пруссии он начал учиться игре на фортепиано и сочинял музыку. Карло Морелли купил ему инструмент, так что юноша смог продолжить свои занятия. Мари этого не одобряла, считала, что брат должен освоить ремесло аптекаря и помогать Морелли. Поняв, что Альфред не способен разобраться в тонкостях изготовления лекарств, Мари взялась за дело сама и в короткий срок стала незаменимой помощницей мужа. Карло же постепенно превращался в дельца: вел учет финансов, закупал аптечные товары, общался с клиентами и в конце концов стал заглядывать в лабораторию лишь для того, чтобы отыскать необходимый порошок или настой.

Пятилетняя Лючия сидела за столом, болтая ногами и подпирая рукой распухшую щеку. На этот раз мать влепила ей пощечину за то, что она играла в лаборатории, где Мари готовила лекарства из опасных веществ – солей и кислот.

– Дармоед! – Мари выплевывала слова, развернувшись к брату. – Ты должен смотреть за ней, пока мы с Карло трудимся, чтобы ты мог сидеть за этим столом и есть наш хлеб. Ты ведь знаешь, что Лючии нельзя заходить в лабораторию. Никто не возьмет ее замуж, если она случайно разольет кислоту и изуродует себя!

– Сегодня ничего страшного не случилось, дорогая, – примирительно проговорил отец.

– Но рано или поздно случится, если девчонка будет играть, где ей вздумается!

Альфред, красный до ушей, виновато смотрел в тарелку, но, когда сестра отвернулась, состроил Лючии смешную рожицу. Девочка улыбнулась и тут же поспешно опустила глаза, боясь новой вспышки материнского гнева.