Последний завет

Эпоха перестройки или назревшего обновления жизненных целей была эпохой одобряемого обществом притворнополитического популизма, прочно увязанного с опорой на целесообразное, «первичное» «правовое» основание в виде широчайшей гласности. По-другому целевые задачи поднимались правозащитниками, узниками совести, – в их среде было тогда в употреблении по преимуществу словосочетание «свобода слова»; но там подразумевали и ту же гласность. А когда возникло новое демократическое движение, то повсюду уже и не стремились быть щепетильными: шло бы на пользу делу. Однако сколько пользы ни прибывало, а при сочинении закона о СМИ РФ о ней, видимо, не хотели помнить. Как и свобода слова, она вовсе не приведена в его тексте. Хотя сознание воспринимает её этакой глыбищей, завоеванием, как теперь не упускают случая подчёркивать, социально значимым, да ещё притом – годным к услужению реальностям, к действию.

Нельзя отрицать – она и действует. И не обойтись без неё, тем более – теперь, когда в открытости (или – в опрозраченности) мы жаждем догнать «свободный», а то и весь «цивилизованный» мир. Будто бы точное повторение судьбы свободы слова. Как легко заметить, она тоже устремлена к воле – на простор естественного права.

Но в самом ли деле всё то, с чем на практике бывает связано понятие гласности, является её фактическим содержанием? В какой мере тут предполагается правовое и есть ли оно?

Вопросы «подсказаны» противоречивым, исходящим из привычного: так же, как и свободу слова, гласность постоянно «берут» и «используют» вроде как штуку, данную в юриспруденции, с намерением придать ей прикладной характер. Для козыряния демократизмом. Или в запалах заурядного философствования. Или чего-то ради ещё. А между тем родовое имя этой дамы поостереглись упомянуть не одни только разработчики закона о СМИ; оно не приводится и в конституции РФ.¹⁸

То есть это означает уже нечто принципиальное, а именно – непризнание за нею статуса свободы. Вот уж чего бы нельзя подумать! Только куда деваться от факта: ни названия, ни гарантии для такой разновидности свободы наш основной закон не даёт. Каким-то корявым и далёким от обыденности воспринималось бы выражение «свобода гласности», в то время как «гласность» это ведь уже законченное, совершённое действие (свободой оно предусматривалось бы одновременно и как возможное несовершённое) в информировании, конкретно – в информировании «на слух», то есть – голосом. (В связи с этим теперь вообще нелепо ставить такие частные вопросы, как, например, о развитии, опеке, той же защите и проч., поскольку «событие» уже состоялось…). – Но почему тут определённо исключена свобода? – Ситуация, чем-то сходная с нарисованной Гоголем. Припомним: деду Максиму никак не вытанцовывалось на середине гладкого места возле грядки с огурцами. Нет – и всё. Только ноги стали как деревянные. Дед было пытался ворчаньем найти справедливость – выдержать себя «свободным»; но когда, растерянный, он второпях оглянулся, оказалось, что перед ним уже другое место. «Быть завтра большому ветру», – подумал он, глядя на тучу, закрывавшую месяц. А внук его Фома, предваряя эту интригующую притчу, замечал, притом отбрасывая шутейство: «Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей-богу, обморочит!»¹⁹ Словом, как считал Навои, «это означает – отказаться от посредства причин и обратиться к беспричинной первопричине».²⁰