Последний завет

Впору и нам объяснять предмет подобной стародавней вычурностью. Только ведь «гласность» – понятие, существующее в обществе, – и на бытовом, и на политическом уровнях. Оно есть предмет уже не только общественных отношений, но и – цивилизованности. Кажется вещественной, значимой и любая помеха, за которой воспользование термином и заключённой в нём сутью уже не представляется достаточно полным, каким, по нашим запросам, оно бы должно быть. Что же – получается, хотя ничего здесь и не понятно, а всё же – нет и мистики? Если при таком раскладе людям удобно иметь пользу, не рассуждая, откуда она и почему, то обычно до какой-то поры обходятся и без объяснений. Это по крайней мере лучше дедовского бреда о завтрашнем ветре. Остерегаться надо, может быть, только заведомых спекуляций. Например: не вредит ли закону о СМИ чья-нибудь наивная убеждённость, будто в нём, законе, где-то у него внутри, гласность живёт и, будто находясь там, она обязана «охватывать» собою всё, что можно открытьприоткрыть народу? Иначе говоря – обоснованно ли уповают на роль закона в её бытовании, не даётся ли тем самым ложное толкование и непосредственно закону? В таком аспекте приходится рассуждать не ради одного любопытства. СМИ, как уже отмечалось, нельзя представить функционирующими без гласности. Но поскольку в правовом пространстве её не принято считать взаимоувязанной со свободой, которая должна бы проявляться непосредственно, то есть быть некоей обуславливающей «средою», в том числе – для СМИ, а имеют её в виду только в качестве «объекта», подверженного постороннему «воздействию», – то не резоннее ли и соответственно обращаться с нею? Как? Да не иначе как и с любым предметом, от которого стараемся добиваться возможно большей выгоды. Наверное следует ещё раз поразглядывать этот не имеющий предметности, но широко употребляемый термин со многих сторон. Корень обозначающего его слова – «гла». К нему восходит целый ряд схожих самостоятельных словообразований c характерным «перетеканием» в действие: «гласить» – «возглашать» («возглашение») – «оглашать» («оглашение») и т. п. Если стержнем свободы слова является только возможность, потенциальность выражения (выражения (обозначенности словом), где достаточно гарантии (или даже отсутствия гарантии) и где неприемлемы и не нужны никакие ограничители, то гласность (как уже выполненное «оглашение вслух», а ещё: «напечатание», «написание»), будучи выраженной фактически, уже вроде как и не должна бы не иметь направленности, то есть в конечном счёте – получателя или потребителя.

В таком «движении» («от» и «до») она, разумеется, уже – не вполне свободна. Однако в условиях жизни на началах гражданственности людям предоставляется право свободного получения или потребления того, что изрекается, печатается или пишется. И поскольку проблему берутся решать на уровне права, то свободное получение-потребление становится возможным лишь в пределах закона, а значит – в «зауженном», в ограниченном виде… – Бесспорно, тут видно существенное различие в природе двух якобы схожих понятий.

Гласности, оказывается, присущи признаки очень ходового «товара», хотя и сугубо специфического, между тем как свобода слова «товаром» быть не может ни при каких обстоятельствах – пока она остаётся возможностью, а не чем-то реальным, действительным.

Некто из числа индийских правителей, имя которого затерялось в дебрях древней истории, остался в памяти у поколений одним своим весьма оригинальным замечанием на этот счёт:

Каждое слово, вылетевшее из моих уст, уже не подвластно мне, – утверждал он; – а над тем, чего я не сказал, я властелин. Захочу – скажу, не захочу – и не скажу.²¹

Гласное и обращённое на потребителя сродни информации, с которой нам также ещё предстоит встреча. И там и тут понятия даются в их обширности и запредельных объёмах. Но если информация в её приложении к интересующим нас в данном случае СМИ делима на множество видов и подвидов (тексты, иллюстрации, фактаж и проч.) и пригодна к восприятию лишь в таких частных проявлениях, то для гласности какого-либо деления нет. Она остаётся в неизменной «природной» цельности, своеобразной не выраженной ни в чём коммуникативной «вещью в себе», как фикция действенности, что навсегда и целиком освобождает её от перспектив быть кем-нибудь практически полученной или употреблённой в правовом значении. И как раз поэтому ей и не находится места в законах.²²