Последний звонок. Том 2

— Серой тенью среди серых теней, — фыркнул Положенцев. — Не слушай его, милая. Он предлагает бред.

Юля отстранилась от меня. Лицо скрыл сумрак, и я не мог различить ее взгляда. Лишь казалось, что иногда вспыхивают фиолетовым линзы.

— Юля, — заговорил я негромко, обращаясь только к ней, — тут сейчас все очень запуталось. Я даже не буду пытаться объяснить тебе то, чего сам до конца не понимаю. Я прошу об одном: выбери жизнь. Твой отец… — Она вздрогнула от этих слов, и я запнулся. Перевел дыхание и услышал биение своего сердца. Редкое, слабое. — Твой отец пошел бы на любой риск, чтобы получить возможность такого выбора, но…

Я запнулся вновь, так не вовремя осененный догадкой. И смех Положенцева ее подтвердил:

— Девочка моя! — воскликнул он. — Твой отец — трус, лжец и алчный маньяк. У него есть возможность выбора. Мало того, она была всегда! И он выбрал бессмысленную войну — в которую, чтобы одержать победу, решил втравить тебя.

Юля повернулась ко мне.

— Это правда?

Я не смог ответить. Юля шагнула к Положенцеву.

— Нет. — Я преградил ей путь.

— Пустите, — устало произнесла она. — Позаботьтесь о маме.

— Это как? Пристрелить ее, чтобы не мучилась?

Остолбенела. Блеснули фиолетовые линзы.

— Вы что? Как вам не стыдно! Она же вас…

— Она тебя любит, дурочка! — Я повысил голос. — Она свою жизнь и душу на кон поставила, чтобы тебя спасти. И ты хочешь, чтобы я, вернувшись, улыбнулся ей и сказал: «Юля соизволила сдохнуть, а я помахал ей ручкой?» Да сейчас, разбежался. Хочешь смерти — идём вместе, а мама догонит. Очень быстро, поверь.

Юля подняла голову. Жалобно проговорила:

— Я устала. Устала, понимаете? У меня каша вместо мозгов, я уже ничего не соображаю. Я всю жизнь никому не была нужна! А сейчас — вон вас сколько, и каждый к себе тянет. Я чувствую, что вот-вот от этого лопну. Я устала думать и выбирать. Устала от вашего вранья!

— Я тебе когда-нибудь врал?

— Нет. Но и правду не говорили.

— Я пытался. Ты не захотела услышать.

Юля опустила голову.

— А то, что ты сейчас чувствуешь, — продолжал я, — и есть взросление. Когда вдруг понимаешь, что от тебя зависит не только твоя жизнь. Если ты откажешься от борьбы, убьешь всех нас.

— Но он сказал, что мама все равно умрет!

— Возможно, — перебил я. — Возможно, умрет. А ты — научишься с этим жить. Будешь плакать и проклинать себя, но однажды найдешь в себе силы идти дальше.

— Идти? — вмешался издевательский голос Положенцева. — Правильнее сказать: катиться. В инвалидной коляске. Вообрази Стивена Хокинга, только без намека на его интеллект. Такой ты и останешься, никому в целом мире не нужной.

— Неправда, — перебил я. — Нам ты будешь нужна всегда, что бы с тобой ни случилось. Тем из нас, кто… сумеет пережить все это. Мне, твоей маме… Каю.

Последнее слово далось с трудом. Я все ещё не понимал этого человека, не хотел впускать его в свою жизнь и жизни других. Запоздало подумал, что Юля может и не знать этой клички. Но она поняла — это я ощутил так же явственно, как почувствовал бы дуновение ветра или течение реки. Наверное, слова здесь лишь казались словами. На деле же мы обменивались чем-то бо́льшим.

— Почему — вам? — долетел до меня шепот Юли. — Разве я вам сделала что-то хорошее?

— А это не так работает, — улыбнулся я. — Мы судим о близких не по словам и не по поступкам. Потому что знаем, как легко срываются с языка слова и как легко совершаются ошибки. Только одно имеет вес: желание все исправить. В тебе оно есть, а значит, ты не одна.

Откуда-то взявшийся свет озарил ее заплаканное лицо. Юля приоткрыла рот, но не успела ничего сказать.

— Абсурд! — прорычал сквозь зубы Положенцев.

Жёсткий наконечник трости врезался мне в висок. Я упал. Боль вспыхивала и исчезала неясными отголосками. Скорее, это воображение, объединившись с памятью, играло в реальность. Не могло здесь быть боли.

— Не трогай его, ты! — Яростный вопль Юли показался мне прекрасной музыкой.

— Я разочарован. — Положенцев тщетно пытался скрыть гнев и раздражение под привычной вальяжной манерой говорить. — Ты прислушиваешься не к тому человеку.

— А я и не собиралась тебя очаровывать! Убирайся вон.

Я приподнялся на локтях, но не увидел ничего. Тьма скрыла и Юлю, и Положенцева. Только электрические разряды пробегали по мраку, будто молнии по тучам. Кто-то решил, что мне ни к чему видеть эту битву.

Громыхнуло — словно отдаленный раскат грома. Крик боли — хвала Созиданию и Разрушению, мужской.

— Пошел прочь! — ещё громче завопила Юля.

— Я… — Голос Положенцева хрипел. — У меня твое тело. Я просто убью тебя, и…

— И я переметнусь на другую сторону, — пообещала Юля.

В ответ раздался звук, похожий на хрюканье — кажется, у Положенцева случился спазм несуществующей гортани.

— Уйди! — Она будто бы топнула ногой, и что-то исчезло. Кто-то. Вот нас было трое на набережной, и вот осталось двое.

Я сел, но с трудом удерживал равновесие. Мир плыл и искажался, сердце… Сердце останавливалось.

Ко мне медленно подошла Юля. Опустив голову, в пошлом дурацком наряде, она впрямь походила сейчас на анимешную девчонку из своего «прощального письма».