Послесловие к подвигу

- О пет. Убивать их мы не будем. Мы не такие кровожадные. Но по законам военного времени они являются пленными и поэтому будут содержаться в одном из лазаретов ближайшего концлагеря. Медперсонал также будет отправлен туда. А это здание мы отдадим под госпиталь для немецких офицеров. Вот как все это будет, гослодин майор Нырко.

- Откуда вы знаете мою фамилию? - насупился Федор.

- О! Это большой разговор! - усмехнулся одними глазами штатский. - И он у нас впереди. А сегодня вы должны как следует отдохнуть от всех потрясений. В палате останется наш солдат с предписанием удовлетворять каждое ваше желание.

Штатский обернулся к молоденькому офицеру и быстро сказал ему по-немецки несколько фраз. Напрягая свою память, по отдельным словам Федор понял, что штатский предписывает хорошо его накормить и тщательно осмотреть палату, чтобы в пой не осталось никакого оружия и ни одного острого предмета. Ремни и полотенце также предлагалось изъять. "Боятся, что покончу самоубийством, - усмехнулся про себя Нырко. - Ну и дураки. Слишком большая роскошь повеситься или вскрыть себе йены, не уничтожив ни одного врага при этом.

Однако я им зачем-то нужен". Штатский приветливо подпял вверх острый подбородок.

- Гутен пахт, господин майор. Завтра мы продолжим наш диалог.

9

Всю ночь грохотало шоссе, пропуская нескончаемый поток танков, самоходок, огромных крытых автофургонов с мотопехотой, грузовиков с боеприпасами. По это был совсем другой поток, нежели тот, к которому ещё совсем недавно прислушивался майор Нырко. Это была лавина вражеской живой силы и техники, устремившаяся, к столице. Враг выходил к её дальним подступам. "Завтра во всех наших газетах небось появится Московское направление, - с болью подумал Нырко. - Но мне этих газет увидеть уже не придется".

Рано утром его отвезли в операционную и положили на стол. Три немецких хирурга в белых халатах долго разбинтовывали ногу, причиняя при этом страшную боль, от которой несколько раз летчик терял сознание. Над своей головой, приходя в себя, Федор слышал немецкую речь. Когда-то в восьмом и девятом классах на всех зачетах и олимпиадах по немецкому языку он получал только отличные оценки, сам не понимая, почему так легко этот язык ему дается. Соседка по парте, рыженькая Иастя Беседина, подшучивала:

- Ты зачем так старательно его штудируешь? Или в Германию к Гитлеру собираешься?

- Угадала. Собираюсь, - беззлобно подтверждал Федор. - Только не к Гитлеру, а к Тельману.

Сейчас он сумел проникнуть в смысл разговора. Хирурги считали, что недели через три гипс можно уже будет снимать, п, судя по всему, раненая нога успешно заживет.

После завтрака в палату, пз которой уже была вынесена кровать убитого фашистами интенданта Птицына, вошел вчерашний штатский немец и сел на тот же са

мый единственный стул с зеленой обивкой, на который совсем недавно садились военврач второго ранга Коваленко, красивая Стрелка, интендант Птицьгн. Немец был в другом, уже черном костюме. Из-под твердого накрахмаленного воротника белой, идеально чистой рубашки спускался такой же строгий черный галстук, и, если бы не желтенькие горошины на нем, можно было подумать, что немец собрался на какую-то траурную церемонию.

Вытянув ноги в черных лакированных длинноносых ботинках, он лаконично осведомился о его самочувствии и без всяких дальнейших предисловий выпалил:

- Вам, разумеется, интересно знать, кто я такой?

Не буду играть в молчанку. Я всего-навсего полковник нашей секретной службы.

- А мне все равно - солдат вы или полковник, - вяло отозвался Нырко. Главное заключается в том, что вы мой враг.

Немец помедлил и сказал:

- А знаете, у нас с вами есть одно общее.

- Едва ли. - На губах майора появилась ироническая усмешка, но немец решительно запротестовал:

- Нет, есть. Сила ненависти. Я больше всего на свете ненавижу коммунизм, а вы фашизм, который у меня на родине именуют национал-социализмом.

Нырко внимательно посмотрел на своего собеседника, прочел иронию в глубоко спрятанных глазах.

- Угадали.

- Меня зовут Вернер Хольц. Запомните это, ибо меня не покидает надежда, что нам предстоит долго общаться, - продолжал немец. - Предпочитаю иметь дело с врагами умными. Вы к категории глупцов не относитесь.

- Откуда такая потрясающая уверенность, господин полковник? - скривил губы Нырко. - А вдруг...

Немец молча порылся в карманах, достал аккуратно сложенную газету и протянул её раненому. Это была газета их фронта за восьмое июля. На первой странице он увидел знакомый фотоснимок. В центре небольшой группы летчиков он рассказывает о воздушном бое, сопровождая свои слова теми жестами, без которых ни у одного летчика не обходился ещё рассказ о сбитом противнике. Под снимком крупный заголовок "Двойной таран в одном воздушном бою".

- Теперь понимаете, господин Нырко, почему я вчера назвал вас по имени?

- Понимаю.

- Один великий философ, вот забыл кто именно, говорил: "Почему не заводят себе друзей, одни из которых служили бы для веселья, другие для рассуждений?"

- Это утверждал Гельвеции в своих миниатюрах, - гихо подсказал Нырко.