Послесловие к подвигу

"А что, если тихо-тихо распахнуть эту штору, раскрыть окно, закусив губы от боли, и любой ценой взобраться на подоконник, так чтобы сразу перевеситься всем своим корпусом на ту сторону и загипсованная раненая нога не могла удержать?.. Отставить! - горька скомандовал он самому себе. Слишком мала высота, и никакое земное притяжение не поможет. Только искалечишься ещё больше, а немцы вернут тебе жизнь, чтобы поиздеваться вдоволь перед казнью. Разве не так? И потом, когда не будет уже тебя в живых, действительно, как пообещал этот Вернер Хольц, выпустят фальшивую, но убедительную листовку, оскверняющую память о тебе самым тяжелым из обвинений - обвинением в предательстве!"

Он в одно мгновение представил, как шестидесятилетний отец, оседлав свой крупный нос старомодными очками в небогатой оправе, будет дрожащим голосом читать матери оту листовку, и та, не дослушав до конца, упадет как подкошенная и забьется в страшном плаче А где-то от них далеко совсем уже в другом городе ещё одна женщина, такая ему преданная и близкая, с зелеными задумчивыми глазами, плохо умеющими скрывать нежность, много ночей проведет в тоске и рыданиях. А ребята... Огромный грубоватый Витька Балашов - прежде всего. И у него ведь гримасой страдания передернется лицо, и он, его верный ведомый в недалеком прошлом, воскликнет безотрадно: "Эх, Федька, Федька, неужели проклятые фашисты такую сталь сломили!"

"Нет, не годится такое решение! - сказал самому себе Федор и горько опросил: - А что же остается еще?

Сказать "нет" и пойти на пытки с гордо поднятой головой? Выполнить до конца строку из военной присяги о том, что сдача в плен равносильна предательству? Но ведь и после того, как его замучат в какой-нибудь тюремной камере, все равно подобная листовка будет выпущена и покроет его несмываемым позором. Так что же, Федор? Думай скорее, Федор? Что тебе остается еще..."

Текла ночь, самая быстрая и короткая из всех ночей, какие он прожил за всю свою недолгую жизнь. Правда, была и ещё одна такая же короткая у него ночь. Но короткая не от горя, а от счастья. Та ночь, когда Лина спала со счастливой улыбкой на его плече, а он с мальчишеской прямотой думал о том, что не будет у него в жизни больше никогда иной женщины, что только эту, с её неповторимыми зелеными, чуть грустными глазами, будет он всегда любить с одинаковой силой. Но разве можно сравнивать эти две ночи?! Федор потянулся к бутылке "мартеля", в новый раз наполнил стакан. Эта доза коньяка показалась горькой, противной. Лимон смягчил ощущение. Крупными своими пальцами он взял с тарелки сразу весь кусок яичницы с ветчиной и сунул в рот.

Про себя усмехнувшись, вспомнил, что есть в авиации такое слово "проигрыш". Им называют последнее запятие, происходящее на земле, перед полетом. На нем выясняются самые сложные вопросы, повторяются те правильные решения, которыми доджей воспользоваться каждый пилот в опасной ситуации. Бывало, что это запятие иной командир проводил с большой долей примитивизма. Выстроив красивых рослых парней, заставлял их водить с растопыренными руками в том примерно порядке, в каком они должны были находиться в воздухе в кабинах своих истребителей, на таких же интервалах и дистанциях и даже жужжать, подражая моторам. Федор всегда возмущался и этим примитивизмом, и тем, что такое самое ответственное занятие именовалось в инструкциях "проигрышем".

"Я сейчас провожу такое занятие, - подумал он про себя печально, - но только "проигрышем" его называть не имею права. Я не собираюсь проигрывать, даже если и вышел на свой самый последний рубеж в жизни! Ни этот Хольт, ни даже сам Гитлет) никогда не увидят меня сломленным. Надо только притвориться, умно и тонко притвориться и быть в этой игре тем клоуном, что выходит на арену цирка, только что похоронив единство иную дочь". Он вздохнул и сам себя спросил: "А чего ты этим достигнешь?" Набрал полную грудь воздуха, ощущая, как от этого сами собой расправляются плечи и на смену безвольной расслабленности приходит ощущение разбуженной силы.

"Нет, дудки! Не стоит так рано хоронить самого себя, Федор. Сделать попытку совершит! - побег при переезде в центральную Германию ты сможешь? Сможешь. Значит, это - раз. А если не удастся, то будешь и на территории Германии искать если не своих разведчиков, которых может там и не быть в эту лихую годину, когда все и вся подавлено там фашизмом, то коммунистическое подполье.

Не может же быть, чтобы там не осталось стойких тельмановцев. Это два. Наконец, завоевав доверие, бежать домой на фашистском самолете, - это три. Ну а если придется погибнуть, то погибать надо будет достойно и красиво, так, чтобы у фашистов, начиная с этого вылощенного Вернера Холъца, мурашки по телу прошли и последние волосы стали бы на дыбки. Стало быть, выше голову, Федя, земли советской сын! Докажи, что ты эпикуреец, но эпикуреец особый, не продающий Родину за понюшку табака!"