Посмертие

Как и прежде, Хамза каждое утро наполнял теплой чистой водой умывальник для офицера и шел за кофе. Его каждый день готовили из бобов, обжаренных накануне вечером и смолотых непосредственно перед варкой. Неизвестно, соблюдали ли кухарки в точности этот порядок, но офицер не жаловался. Когда Хамза возвращался с кофе, офицер еще лежал в постели и пил кофе в спальне, хотя прежде к этому времени успевал подняться и одеться. Хамза ждал на задней террасе, пока офицер умоется и позовет его помочь надеть ботинки и гетры. Как-то раз Хамза, решив, что офицер уже закончил умываться, вернулся в комнату раньше времени и увидел на голой груди командира шрамы от ожогов. Хамза поспешно вышел и дождался, пока позовут. Он полагал, что ему сделают выговор, но офицер разговаривал с ним как обычно по утрам: обращался к Хамзе по-немецки, а тот должен был отвечать. Офицер называл это первым уроком. Может, он просто не видел, как Хамза вошел. Потом Хамза направлялся в спальню убрать постель, а офицер брился и продолжал говорить с ним. Иногда обер-лейтенант умолкал, и Хамза не глядя догадывался, что тот опять буравит его взглядом.

После завтрака Хамза и Юлиус наводили порядок в столовой, в комнатах офицеров, делали другие дела; потом обер-лейтенант вызывал Хамзу к себе в кабинет. Хамза убирал то, что требовалось убрать, и удалялся на террасу ждать указаний. Он ходил с записками к другим офицерам, к солдатам, квартировавшим за пределами бомы, в деревне. Если спешки не было, шел неторопливо, а если было время намаза, заглядывал в мечеть помолиться и пообщаться. Каждый день забирал у военного врача рапорт о заболевших (тот запретил своему помощнику носить рапорт обер-лейтенанту: он-де санитар, а не мальчик на побегушках). Многие офицеры и аскари время от времени страдали от приступов малярии, хотя по утрам принимали хинин и спали под москитными сетками. Некоторые заразились еще до того, как поступили на службу, или во время маневров, где приходилось ночевать под открытым небом и их кусали комары. Встречались также случаи дизентерии, венерических заболеваний, укусов песчаных блох. Небольшие вспышки брюшного тифа: таких больных требовалось строго изолировать, поместить в лазарет. Из прочитанных тайком рапортов Хамза узнал о тщательно скрываемом пристрастии к опиуму среди унтер-офицеров-нубийцев.

Когда Хамза приходил в лазарет, военный врач встречал его многозначительной улыбкой, Хамза ее невзлюбил и притворялся, будто не замечает. Однажды утром, передавая рапорт, военный врач сказал помощнику — медленно и членораздельно, чтобы понял Хамза:

— Обер-лейтенант одержим этим молодым человеком. Хочет сделать из него ученого. Пообещал нам, что скоро этот молодой человек будет читать ему на ночь.

Врач улыбнулся санитару, тот в ответ ухмыльнулся глумливо. Порой, когда Хамза прислуживал в столовой и подходил к стулу военного врача, тот гладил его по ноге, но так, чтобы никто не заметил. А поймав взгляд Хамзы, многозначительно улыбался. Хамза спросил Юлиуса: с тобой он тоже так себя ведет? Юлиус улыбнулся и ответил: нет.

— Он пристает только к тебе. Ты ему нравишься. Неужели не знал? Все знают, что врач — баша[46]. Говорят, он живет со своим санитаром как с женой. Даже в самой Германии солдатам разрешено сожительствовать друг с другом. Один из губернаторов всей Германской Восточной Африки был баша. Несколько лет назад его судили: обвинили в том, что он взял себе слугу специально для этого дела.

— Судили самого губернатора? Кто же судит губернаторов? — изумился Хамза. — Разве суд не подчиняется губернатору?

— Это христианское правительство, — снисходительно улыбнулся Юлиус. — Суд не подчиняется никому.

— Но судить губернатора за то, что он баша! — Хамза не верил своим ушам.

— Да, губернатора и кое-кого из чиновников. Ты разве не слышал об этом?

— Нет, — ответил Хамза.

Юлиус с сожалением посмотрел на него. Он считал, что Хамзе во многом не повезло, и не скрывал этого — не только потому, что тот не учился при миссии и принадлежит к отсталой религии. Наверное, догадался Хамза, Юлиус считает, что лучше него сумел бы угодить командиру, вместо того чтобы прислуживать младшим офицерам, особенно грубияну-фельдфебелю, которого Юлиус частенько именовал отребьем. Теперь же он, понизив голос, продолжал:

— Я слыхал, что даже сам кайзер. — Юлиус многозначительно закивал.

— Ну уж это ты пересолил, — с преувеличенным недоверием произнес Хамза. — Чтобы сам кайзер…

— Не кричи! Да, только они стараются об этом не упоминать: боятся, что мы посмеемся над ними.