Посмертные записки Пикквикского клуба

На другой день Натаниэль Пипкин имел счастье видеть, как старик Лоббс отправился из своего дома на серенькой лошадке. И лишь только он уехал, резвая кузина принялась выделывать из окна какие-то хитрые и загадочные знаки, непостижимые для молодого человека. Вслед за тем перебежал через дорогу костлявый подмастерье с тонкими ногами и, переступив через порог приходской школы, объявил, что хозяина его нет дома и что молодые хозяйки покорнейше просят мистера Пипкина пожаловать к ним на чашку чаю ровно в шесть часов. Каким образом продолжались уроки в этот день, мистер Пипкин не знал так же, как и его ученики; все, однако ж, шло своим чередом, по заведенному порядку, и когда мальчишки разбежались по домам, Натаниэль Пипкин принялся за свой туалет, и это занятие продолжалось у него вплоть до шести часов. Мы не говорим, что гардероб его был слишком многосложен; но надлежало пригладить и приладить каждую вещицу, чтоб выставить ее в самом выгодном свете, а это, сказать правду, требовало больших соображений и необыкновенного искусства.

В маленькой и опрятной гостиной были: Мария Лоббс, сестрица ее Кэт и три или четыре веселые подруги с розовыми щечками и лукавым видом. Натаниэль Пипкин уверился собственными глазами, что молва отнюдь не преувеличила сокровищ Лоббса. Так точно: на столе из красного дерева находился огромный поднос, и на подносе стояли: серебряный чайник, серебряная сливочница, серебряная сахарница, и даже чайные ложечки, все до одной, были из чистого серебра. Блюдечки и чашечки, куда разливали чай, были все до одной из чистого китайского фарфора.

Был только один неприятный предмет в маленькой гостиной: это — молодой кузен Марии Лоббс, родной братец Кэт, которого Мария Лоббс попросту называла Генрихом. Казалось, он совершенно завладел вниманием Марии Лоббс, и они все время сидели друг подле друга. Нельзя, конечно, без трогательного умиления видеть родственную привязанность между молодыми людьми; но здесь, как и везде, должны быть, в некотором роде, свои определенные, правильные границы, между тем как Мария Лоббс, очевидно, выходила из всяких границ, оказывая слишком нежное и даже исключительное внимание своему кузену.

После чая Кэт предложила играть в жмурки. Было очень весело; но по какому-то странному стечению обстоятельств Натаниэль Пипкин весь вечер проходил с завязанными глазами, и если случалось ему ловить двоюродного братца, он был почти уверен, что найдет подле него и двоюродную сестрицу. И хотя навязчивая кузина, так же, как и другие девицы, беспрестанно кололи его спереди и сзади, тормошили его волосы и били по спине, однако ж Мария Лоббс никогда не подходила к нему близко. Однажды случилось даже, — в этом Натаниэль Пипкин готов был присягнуть, — случилось, что в комнате раздался довольно звучный поцелуй, и не было ни малейшего сомнения, что это дерзкий братец целовал свою кузину. Все это было странно, очень странно, и бог ведает, что бы сделал Натаниэль Пипкин, если б вдруг мысли его не были обращены на другие странные предметы.

Обстоятельством, обратившим его мысли на другие странные предметы, был громкий стук в уличную дверь и затем — печальная уверенность в том, что стук этот производился сильной рукой самого старика Лоббса, который, совсем некстати и совершенно неожиданно, вздумал теперь воротиться домой, к общему горю всех лиц, игравших в жмурки. Старик Лоббс стучал без пощады, как какой-нибудь гробовщик, и бесновался без всякого милосердия, как голодный тигр. Лишь только костлявый подмастерье с тонкими ногами сообщил эту горестную весть, резвые девушки мгновенно бросились в спальню Марии Лоббс, а двоюродный братец и Натаниэль Пипкин, за недостатком лучшего убежища, запрятались в два шкафа, стоявшие в парадной гостиной. Затем Мария Лоббс и назойливая Кэт, затворив шкафы, поспешили привести комнату в ее обыкновенный порядок и потом уже отворили уличную дверь старику Лоббсу, который между тем с минуты на минуту стучал все сильнее и сильнее.

Старик Лоббс был, к несчастью, очень голоден и, следовательно, дьявольски сердит. Натаниэль Пипкин слышал ясно, как он ворчал и кричал на костлявого подмастерью с тонкими ногами, когда тот суетливо бегал взад и вперед и метался во все стороны, исполняя приказания грозного хозяина. Но бешенство Лоббса не имело, по-видимому, никакой определенной цели: ему просто надо было выгрузить куда-нибудь и на что-нибудь накопившуюся желчь. Накрыли, наконец, на стол, подали разогретый ужин, поставили бутылку вина, и старик Лоббс мало-помалу совсем угомонился. После ужина он поцеловал свою дочку и потребовал трубку.