Посмертные записки Пикквикского клуба

Затем мистер Стиджинс послал в рот огромный кусок пирога и снова испустил глубокий стон.

Мистер Уэллер почувствовал сильнейшее желание вышибить что-нибудь похожее на действительный стон из груди красноносого джентльмена; но он обуздал свою волю и проговорил довольно спокойным тоном:

— Что ж? Разве старик совратился с истинного пути?

— Совратился! Он никогда и не знал истинного пути, — сказала миссис Уэллер, — его сердце ожесточилось, душа окрепла, и воля его обращена на нечестивые дела. Каждый вечер этот добродетельный человек, — не хмурьтесь, мистер Стиджинс: я всегда скажу, что вы добродетельнейший человек, — каждый вечер он приходит к нам и сидит целыми часами; но это не производит на твоего отца никакого впечатления.

— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — заметил Самуэль, — на меня бы авось это произвело сильнейшее впечатление, если бы я был на его месте. Жаль, очень жаль.

— Дело в том, молодой мой друг, — сказал мистер Стиджинс торжественным тоном, — что одебелело сердце вашего родителя, и тяжело слышит он своими умственными ушами. Ах, юный друг мой, кто бы кроме него мог устоять против победительного красноречия наших шестнадцати сестер, собирающих подписку на благочестивое дело? Добродетельные особы, принадлежащие к нашему обществу, желают снабдить детей вест-индских негров фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки? — спросил Самуэль. — Я в жизнь не слыхал о такой мебели.

— Эти платки, юный друг мой, изобретены сразу для забавы и поучения, потому что по краям их четкими буквами изображены разные нравственные изречения, приспособленные к детскому разумению, — сказал красноносый джентльмен.

— Да, я видывал их в лавках полотняных товаров, — сказал Самуэль. — Выдумка недурная.

Мистер Стиджинс выпил глоток ананасового пунша и снова испустил глубокий вздох.

— И ваши дамы никак не могли уломать моего отца? — спросил Самуэль.

— Никак. Сидит себе, как байбак, прости Господи, и покуривает трубку, — сказала миссис Уэллер. — Раз он даже назвал этих детей вест-индских негров… чем он их назвал, мистер Стиджинс?

— Паршивыми щенками, — отвечал с глубоким вздохом мистер Стиджинс.

— Ну да, я и забыла, — сказала миссис Уэллер. — Горе ему, окаянному.

Два новых вздоха и стона заключили достойным образом этот приговор нечестивому старику.

Были бы, вероятно, открыты и другие прегрешения в этом роде, но чай уже слишком разжижился, ананасовый пунш исчез и не осталось на столе ни одного из горячих пирожков. Красноносый джентльмен вспомнил весьма кстати, что ему предстоит выполнить еще кое-какие обязанности, и вышел из дверей в сопровождении хозяйки.

Когда чайный поднос исчез со стола и огонь потух в камине, мистер Уэллер старший подъехал к воротам «Маркиза Гренби» и, войдя в трактир, встретился со своим возлюбленным сыном.

— Ба! Это ты, Сэмми! — воскликнул отец.

— Я, дядюшка, — сказал сын.

И они крепко пожали друг другу руки.

— Рад тебя видеть, Сэмми, — сказал мистер Уэллер старший, — хотя не понимаю, черт побери, как ты поладил со своей мачехой. Она ведь беспардонная баба!

— Тише! — остановил его Самуэль. — Она дома.

— Ничего: не услышит. После чаю она всегда спускается вниз часика на два, и мы с тобой можем повальяжничать, Сэмми.

Проговорив это, старик Уэллер налил два стакана горячего пунша и набил две трубки табаком. Отец и сын уселись перед камином на мягких креслах друг против друга и закурили свои трубки.

— Кто-нибудь был здесь, Сэмми? — спросил старик после продолжительного молчания.

Самуэль утвердительно кивнул головой.

— Красноносый парень? — спросил отец.

Самуэль кивнул опять.

— Расторопный малый, черт бы его побрал, — сказал мистер Уэллер, выпуская облако дыма.

— Это видно с первого взгляда, — заметил Самуэль.

— Ведет дела начистоту, — сказал старик.

— Как это?

— Занимает деньги у этих баб и отдает их в долг по мелочам — на жидовские проценты, так что капитал у него удваивается в какие-нибудь два месяца. Плут первостатейный, Сэмми.

Самуэль согласился с таким крайним выводом своего достопочтенного родителя.

— Так ты не подписался на эти фланелевые фуфайки? — сказал он.

— Разумеется, нет. Посуди сам, мой друг: за коим бесом фланелевые фуфайки чертенятам, которые никогда не будут их носить?

— Конечно, конечно, ты прав, старик. Еще страннее, по-моему, собирать подписку на какие-то нравственные носовые платки, совершенно бесполезные для негров.

— Поди ты — толкуй с ними. Все эти бабы ходят как помешанные, и этот урод совершенно сбил их с толку. Намедни как-то случилось мне проходить мимо их сходки, и что же я увидел? Какая-то смазливая девочка обходила народ с серебряным блюдом, и почти каждый клал туда золотую или серебряную монету. Все эти денежки поступили, разумеется, в распоряжение красноносого болвана.

— Да он их просто грабит, этот мошенник! — заметил Самуэль.