Посмертные записки Пикквикского клуба

Рано поутру двадцать второго декабря, в тот самый год, когда совершались описанные нами события, пикквикисты, проворные, как пчелы, поднялись со своих постелей и поспешили приветствовать друг друга в общей зале. Приближались святки во всем своем грозном величии и со всеми счастливыми обетованиями для честных людей, способных ознаменовать это время беззаботной веселостью, гостеприимством и простодушной любовью к ближним. Старый год, подобно древнему философу, готовился собрать вокруг себя искренних друзей и распроститься с ними раз и навсегда за веселой пирушкой, при звуках труб и литавр. Веселое время! Счастливое время! Таким, по крайней мере, было и казалось оно для четырех пикквикистов, утопавших в океане блаженства при одной мысли о предстоящих святках.

Но не одни пикквикисты в этом мире встречают с наслаждением святки — время взаимной любви, упований и надежд. Сколько семейств, разъединенных между собой огромными пространствами и рассеянных по распутиям тревожной жизни, соединяются теперь опять у домашнего очага союзом дружбы и любви, в котором заключается источник чистейших наслаждений, несовместных с заботами и печалями кратковременной жизни! Не напрасно повсюду, на самых крайних точках земного шара, между племенами американских дикарей, так же как между образованнейшими нациями Европы, существует верование, что в эту пору честный человек предвкушает первые радости будущего бытия, уготованного для него за пределами могилы. О, сколько полузабытых воспоминаний и отживших симпатий пробуждают в душе веселые святки!

Теперь мы пишем эти строки за несколько сот миль от того места, где в старину мы, из года в год, встречали этот день в веселом родственном кругу, вполне счастливые и довольные своей судьбой. Многие сердца, трепетавшие тогда от полноты душевного восторга, теперь совсем перестали биться; многие взоры, блиставшие в ту пору ярким светом, угасли навсегда; дружеские руки охладели; глаза, которых мы искали с нетерпением родственной любви, уже давно сокрыли блеск свой в душной могиле, и, однако ж, этот старый дом, эта самая комната, эти веселые голоса и улыбающиеся лица, их шутки, игры, смех, все без исключения, и даже самые мелочные обстоятельства, соединенные с этими счастливыми встречами, живо обновляются в душе с исходом каждого года, как будто последнее собрание происходило только вчера. Как же не назвать счастливым это время святок, если оно с такой отчетливостью воспроизводит в нашем воображении беззаботные дни детских радостей, если старик, убеленный сединами, с восторгом припоминает удовольствия своей цветущей юности, и если путешественники и матросы мысленно переносятся за тысячи миль, возвращаются к домашнему очагу и тихим радостям семейной жизни.

Но мы совсем заговорились и, увлеченные превосходнейшими свойствами святочных вечеров, представляющихся нам в виде добродушного провинциального джентльмена старой школы, оставили без внимания мистера Пикквика и его друзей, которые между тем сидят в беспокойном ожидании под открытым небом на империале моггльтонского дилижанса, куда, после многих хлопот, забрались они, окутанные с ног до головы шинелями и конфортерами массивного свойства. В дилижанс укладывались вещи пассажиров. Кондуктор и мистер Уэллер истощали все силы своего гения, чтоб пропихнуть в передний ящик огромную треску, забитую в длинную серую корзинку, обложенную соломой по бокам, снизу и сверху. В ящиках уже покоились бочонки с устрицами, составлявшими неотъемлемую собственность ученого мужа, и теперь задача состояла в том, чтобы на поверхности устриц утвердить треску. Мистер Пикквик следит с живейшим участием и любопытством за всеми манипуляциями своего верного слуги и кондуктора: они сжимают и комкают несчастную треску на всевозможные лады, поднимают ее вверх головой и потом вверх хвостом, сдавливают с боков, тискают с углов, но неумолимая рыба мужественно противостояла всем этим проделкам до тех пор, пока кондуктор не ударил кулаком, невзначай, по самой средине корзинки, отчего она вдруг прошмыгнула в ящик, а с нею голова и плечи самого кондуктора, который, вовсе не ожидая такой непредвиденной уступчивости, переносил теперь жестокие удары к несказанному удовольствию и потехе всех находящихся в дилижансе джентльменов. Мистер Пикквик улыбается наилюбезнейшим образом и, вынимая шиллинг из кармана, снисходительно просит кондуктора выпить за здоровье своих костей стакан горячего пунша: кондуктор улыбается и снимает шляпу, и на лицах Снодграса, Винкеля и Топмана тоже появляется лучезарная улыбка. Чемоданы уложены, сумки упакованы, провизия взята; все счастливы и довольны. Кондуктор и мистер Уэллер исчезают минут на пять, вероятно, для того, чтобы выпить на дорогу заздравный тост в честь пикквикистов, и страшно несет грогом из их уст, когда они вновь взгромождаются на верх дилижанса. Кучер взбирается на козлы, пикквикисты закрывают шалями свои носы, мистер Уэллер дает условный знак: вожжи тронулись, бич взвился, и свежие кони быстро помчались из ворот конторы дилижансов.