Посмертные записки Пикквикского клуба

— Сэмми, друг мой, — шептал мистер Уэллер, — если всем этим бабам не нужно будет завтра вьщедить по фунту крови, то не называй меня своим отцом, — вот все, что я скажу. Эта старуха, что сидит подле меня, отхватывает, кажись, тринадцатую чашку. Лопнет, мой друг, ей-богу, лопнет.

— Замолчи, пожалуйста, — пробормотал Самуэль.

— Сэмми, — шепнул мистер Уэллер после минутного молчания, — помяни мое слово, мой друг: если этот секретарь сожрет еще два-три бутерброда, через пять минут его хлопнет паралич, или я больше не отец твой.

— Молчи, старик. Какая тебе нужда?

— Послушай, однако ж, друг мой Сэмми, — если они через пять минут не прекратят этой потехи, я принужден буду, из любви к человечеству, перебить у них все чашки и стаканы. Вот эта молодая женщина, что сидит на передней скамейке, проглотила полторы дюжины чашек. Смотри, смотри, у нее уж и глаза закатываются под лоб.

Легко могло статься, что мистер Уэллер старший привел бы в исполнение свой филантропический план, если б через минуту большой шум, произведенный отбиранием чашек и стаканов, не возвестил о благополучном окончании чайной церемонии. Когда вслед за тем зеленый столик выдвинули на средину залы, — перед публикой, задыхаясь и откашливаясь, выступил небольшой человечек в серых панталонах и с плешивой головой. Он учтиво раскланялся на все стороны и, приложив руку к сердцу, произнес пискливым дискантом следующее воззвание:

— Милостивые государыни и государи, я должен, с вашего позволения, выдвинуть из вашей среды достопочтенного Антона Гомма на президентское кресло.

Это послужило знаком, что вечернее заседание открылось. Дамы дружно замахали батистовыми платочками, и небольшой плешивый человек буквально выдвинул мистера Гомма на президентское кресло, вытащив его за плечи и посадив перед зеленым столиком на табуретку из красного дерева. Дамы снова замахали батистовыми платочками, и некоторые даже взвизгнули от полноты душевного восторга, когда увидели на своем обычном месте достопочтенного президента. Мистер Гомм, толстенький, круглолицый мужчина в длиннополом сюртуке, поклонился и сказал.

— Приветствую вас, братья мои и сестры, от всего моего сердца и от всей души (громкие рукоплескания)! Считая для себя лестной честью доверие, которым вы удостоивали меня до сих пор, я должен вам объявить, что секретарь наш будет иметь удовольствие прочитать перед вами донесение о текущих делах нашего общества за прошлый месяц.

При этом объявлении, батистовые платочки послужили опять выражением единодушного восторга. Секретарь чихнул, откашлянулся приличным образом, посмотрел на дам умильными глазами и начал читать следующий документ:

Отчет комитета кирпично-переулочного общества соединенных друзей умеренности, трезвости и воздержания, за истекший месяц.

Комитет наш в прошедшем месяце продолжал с неослабной деятельностью заниматься своими благонамеренными трудами на пользу человечества, и в настоящем случае имеет честь с несказанным удовольствием включить в свой ежемесячный отчет следующие добавочные статьи:

1. Гильдебрант Уокер, портной, женатый человек с двумя детьми. Когда дела его процветали, он имел, по своему собственному признанию, постоянную привычку пить портер и крепкое пиво, да сверх того, в продолжение двадцати лет, он раза по два в неделю употреблял особый напиток, известный у пьяниц под гнусным названием «песьего носа» и который, как оказалось по разысканиям комитета, состоит из горячего портера, свекловичного сахара, джина и мускатного ореха. (Стоны и всхлипывания на дамской половине. Некоторые прерывают чтеца восклицаниями: «Так точно, так точно!»). Теперь нет у него ни работы, ни денег, и это, как он думает, произошло от излишнего употребления портера или от потери правой руки. Достоверно во всяком случае, что если б он всю свою жизнь не употреблял ничего, кроме свежей воды, товарищ его по ремеслу не пронзил бы его заржавленной иголкой и, таким образом, при воздержном поведении он сохранил бы в целости свою правую руку (громогласные рукоплескания). Гильдебрант Уокер не пьет теперь ничего, кроме воды, и, по собственному своему признанию, никогда не чувствует жажды (единодушный восторг).