Посмертные записки Пикквикского клуба

— «Перед тем как тебя увидеть, мне казалось, что все женщины равны между собою».

— Да так оно и есть: все женщины равны, — заметил мистер Уэллер старший, не придавая, впрочем, особенной важности этому замечанию.

Самуэль, не отрывая глаз от бумаги, продолжал:

— «Но теперь я вижу, что я судил тогда, как мокрая курица, потому что вы, мой сладенький кусочек, ни на кого не похожи и я люблю вас больше всего на свете».

— Тут я немножко пересолил, старичина, — сказал Самуэль, — потому что соль, видишь ты, подбавляет смака в этих вещах.

Мистер Уэллер сделал одобрительный кивок. Самуэль продолжал:

— «Поэтому уж я, милая Мери, пользуюсь привилегией этого дня, — как говаривал один джентльмен, возвращаясь в воскресенье домой из долговой тюрьмы, — и скажу вам, что, лишь только я увидел вас первый и единственный раз, подобие ваше запечатлелось в моем сердце самыми яркими красками и несравненно скорее, нежели рисуются портреты на новоизобретенной машине, — может быть, вы слышали об этом, милая Мери: портрет и с рамкой, и стеклом, и с гвоздем, где повесить рамку, новая машина мастачит только в две минуты с четвертью, а сердце мое обрисовало ваш образ, милая Мери, и того скорее».

— Ну, вот уж это, кажись, смахивает на поэзию, Сэмми, — сказал мистер Уэллер старший сомнительным тоном.

— Нет, отче, не смахивает, — отвечал Самуэль, продолжая читать скорее для отклонения дальнейших возражений: — «Итак, милая моя Мери, возьмите меня Валентином на этот год и подумайте обо всем, что я сказал вам. Милая моя Мери, за сим откланиваюсь и больше ничего не знаю». Вот и все! — сказал Самуэль.

— Не слишком ли круто перегнул, мой друг, — спросил мистер Уэллер старший.

— Ни-ни, ни на волос, — отвечал Самуэль. — Она пожелает узнать больше, а вот тут закорючка. В этом-то и состоит, отче, искусство оканчивать письма на приличном месте.

— Похвальное искусство! Не мешало бы твоей мачехе поучиться, где и как благоразумная леди должна оканчивать свой разговор. Как же ты подписался, сын мой?

— Это дело мудреное, старик, — я не знаю, как подписаться.

— Подмахни — «Уэллер», и больше ничего, — отвечал старший владелец фамилии.

— Не годится, — возразил Самуэль. — На валентинках никогда не подписываются собственным именем.

— Ну, так нарисуй: «Пикквик». Это хорошее имя.

— Я то же думаю. Да только тут надобно, отче, оттрезвонить каким-нибудь приличным стишком, иначе не соблюдена будет форма валентинки.

— Не люблю я это, Сэмми, — возразил мистер Уэллер старший. — Ни один порядочный ямщик, сколько я знаю, не занимался поэзией, мой друг, кроме разве одного, который настрочил дюжину стихов вечером накануне того дня, как повесили его за воровство.

Но Самуэль непременно хотел настоять на своем. Долго он грыз перо, придумывая тему, и, наконец, подмахнул таким образом:

«Вашей ножки черевик.

Пикквик».

Затем он сложил письмо каким-то особенным, чрезвычайно многосложным манером, запечатал и надписал следующий адрес:

«Горничной Мери

в доме мистера Нупкинса, городского мэра

в город Ипсвич».

Когда таким образом кончено было это важное занятие, мистер Уэллер старший приступил к тому делу, за которым, собственно, призвал своего сына.

— Поговорим прежде всего о твоем старшине, Сэмми, — сказал мистер Уэллер. — Ведь завтра поведут его на суд, если не ошибаюсь?

Самуэль отвечал утвердительно.

— Очень хорошо, — продолжал старик. — Ему, конечно, понадобятся посторонние свидетели для защиты своего лица и дела, или, может быть, он станет доказывать alibi¹⁴. Долго я думал обо всех этих вещах, и мне сдается, любезный друг, что старшина твой может отвиляться, если будет умен. Я подговорил здесь кой-каких приятелей, которые, пожалуй, полезут на стену, если потребует необходимость; но всего лучше, по моему мнению, опираться на это alibi. Нет аргументации сильнее alibi, поверь моей продолжительной опытности, Сэмми.

Высказав это юридическое мнение, старик погрузил свой нос в стакан, подмигивая между тем своему изумленному сыну.

— Ведь это дело не уголовное, старичина, — возразил Самуэль.

— A какая нужда? Alibi пригодится и на специальном суде присяжных, мой милый, — отвечал мистер Уэллер старший, обнаруживая в самом деле значительную опытность в юридических делах. — Слыхал ты про Томми Вильдспарка?

— Нет.

— Ну, так я тебе скажу по секрету, что его один раз судили за что-то. Что ж ты думаешь? Когда все мы, в качестве посторонних свидетелей, уперлись на это alibi, так все эти парики разинули рты и развесили уши. Томми отвертелся от виселицы и был оправдан. Поэтому я скажу тебе, любезный друг, что если старшина твой не упрется на это alibi, так и пиши пропало!

— Нет, отче, старшина мой не таковский человек, чтоб вилять кривыми закоулками в правом деле. К тому же есть свидетели, которые видели, как он ее обнимал.

— Кто эти свидетели?

— Его собственные друзья.

— И прекрасно. Стало быть, им ничего не стоит отпереться.

— Этого они не сделают.

— Отчего?

— Оттого, что они считают себя честными людьми.

— Все вы дураки, я вижу, — сказал мистер Уэллер энергичным тоном. — Дурак на дураке едет и дураком погоняет.