Посмотри на меня

Инга порылась в сумке, выудила мятый носовой платок. Виталий думал, что она напишет номер помадой, но она достала карандаш, видимо для глаз, послюнявила его и написала номер. Что больше поразило Виталия? Карандаш, а не помада? Нет. То, что она его послюнявила, оставляя на губах черные пятна. Совершенно не стесняясь ни пятен, ни своего поведения – детского, ненормального для взрослой и, как он вынужден был признать, очень привлекательной женщины.

– Я позвоню. – Виталий все еще не мог обрести голос и хрипел.

– Естественно, – откликнулась она с легким смешком, но не презрительным, а заговорщицким.

На ватных ногах, засунув платок в карман, Виталий вернулся в зал. Лена стояла на том же месте, где он ее оставил.

– Ты готов? Все хорошо? – спросила она с нежностью и искренним участием.

– Да, конечно, – кивнул он, еще не осознавая, что случилось. Сердце колотилось, он чувствовал, что его то кидает в жар, то прошибает холодный пот.

Он кому-то жал руку, кивал, опять жал чужую потную руку и опять кивал, как китайский болванчик. Улыбался, хмурился. Если ему задавали вопрос, он повторял последнюю фразу собеседника и задумывался, поскольку не мог придумать ответ. Кивал в знак согласия. Он думал только об Инге, о ее и своем смехе на пустом месте. О платке с телефонным номером, по которому хотелось позвонить немедленно.

– Ты прекрасно держался. Не ожидала от тебя, – сказала Лена, когда они ехали назад. – Спасибо тебе за это. Ты явно произвел впечатление. Не думала, что можешь быть таким сдержанным, серьезным, уверенным.

Он позвонил Инге в тот же вечер, едва добравшись до дома. Она не была удивлена.

– Приеду завтра. Продиктуй адрес, – сказала она просто.

Он продиктовал, но не поверил. Не мог поверить. Так ведь не бывает. И когда утром его разбудил звонок в дверь и он увидел Ингу на пороге, то не знал, что делать. Застыл как столб – мятый, еще не окончательно проснувшийся.

– Ты спишь, что ли? – возмутилась она. Прекрасная, свежая, немного нервная.

– Нет, конечно нет, – ответил он.

– Если ты меня не ждал, я уйду, – сказала Инга и открыла дверь, которую только что захлопнула.

– Нет, пожалуйста, – взмолился он.

Она была красивой, наглой, дерзкой, нестабильной. Виталий никогда не знал, чего от нее ждать. Она приезжала всегда внезапно, обрушивалась на голову, вносила хаос в его жизнь. Кидалась готовить завтрак, если приезжала рано утром, и оставляла после себя невероятный беспорядок. Яичница неизменно оказывалась подгоревшей, а кофе вечно убегал. Вдруг привозила пакеты с полуфабрикатами, купленными в кулинарии, и выкладывала на стол – котлеты, зразы, голубцы, салаты.

– Зачем так много? – удивлялся Виталий.

– Я же не знаю, что ты любишь! – восклицала Инга.

Она была бурей, страстью, энергетическим и эмоциональным срывом. Могла приехать, заливаясь слезами, и он валялся у нее в ногах, спрашивая, что вызвало слезы. Могла приехать веселая, нервная, хохочущая, рассказывать анекдоты, шутить. Ждать, требовать от Виталия того же смеха. У нее никогда не было ровного настроения. Она или рыдала, или смеялась. Или обижалась до слез, или целовала его до одури. Признавалась в любви с той же легкостью, с какой минуту назад кричала, что ненавидит. Ее эмоциональные качели Виталий никогда не мог просчитать. Однажды она исчезла. Виталий ждал несколько дней, не выходя из квартиры. В тот вечер он выбежал в магазин буквально на десять минут – купить хотя бы молока и хлеба. Зашел в цветочный киоск – цветы для нее. Вернувшись, под дверью нашел записку. Инга приехала, а он ей не открыл. Значит, не ждал, не хотел видеть. И они больше не увидятся. Еще три дня он вымаливал прощение – объясняя, что выходил за цветами для нее, за едой – тоже для нее. Она приехала и плакала над уже увядшими розами, над замороженной и размороженной несколько раз котлетой с гречкой. Она повторяла, что он достоин большего, другой женщины, нежной, заботливой, хозяйственной, а не такой, как она. Он заверял, что ему никто не нужен.

– А Лена? – вдруг спросила она. Напряженно, готовая залиться слезами.

– Лена нужна. Это работа, – ответил он честно.

– А я жизнь, да? – спросила она внезапно по-детски.

– Да, ты жизнь, любовь, ты – все.

– Хорошо, я согласна. – Инга снова хохотала.

Иногда к Виталию возвращался здравый смысл, и он понимал, что столь стремительные смены настроения Инги – не совсем здоровое поведение. И возможно, то, что он списывал на эмоциональность, чувственность, чувствительность – просто болезнь.

Других странностей хватало. Котлету с гречкой из кулинарии, Инга обожала. А он не выносил даже запаха. Однажды Виталий приготовил ей завтрак – пожарил яичницу, сварил кофе.

– Почему такой странный запах? – Инга ворвалась на кухню, когда он выкладывал яичницу на тарелку.

– Запах яичницы, – ответил он. – Проголодалась? Ты вчера ничего не ела.

– Не могу. Пахнет тухлыми яйцами, – ответила Инга и рванула настежь окно. Хотя еще вчера сама же жарила яичницу из этих самых яиц.