Посмотри на меня

Виталий запомнил, что у Лены были некрасивые руки – большая, широкая ладонь и короткие пальцы. Ногти, будто детские, недоразвитые, с отрезанными по мясо кутикулами. Пошлый лак с перламутром несуществующего в природе оттенка розового, от которого Виталия начинало подташнивать. Его передернуло, и он отстранился. Тут же вспомнил кисти, пальцы Инги. Он любил их любыми. Даже здесь она впадала в крайности. Или ходила с длинными ногтями идеальной формы, предпочитая ярко-алый цвет, или вдруг обрезала до подушечки и забывала про лак. Да еще с упоением грызла заусенцы. Ей шло все. Ее руки невозможно было испортить. Тонкие кисти, длинные пальцы. Торчащая на запястье косточка. И само запястье – очень тонкое. Она вечно теряла у него браслеты и часы. Они спадали, стоило ей опустить руку. Однажды он взял ее часы и проколол шилом дополнительную дырку. Застегнул крепко. Так, что ремешок впился в кожу.

– Теперь не упадут, – сказал он.

На следующий день он, проснувшись, увидел, что Инга так и уснула в часах. Виталий расстегнул ремешок – на запястье остался глубокий след.

– Почему ты не сказала, что тебе больно? – он разбудил Ингу.

– Что? Нет. Так хорошо. Застегни. Мне нравится. Наконец я хоть что-то чувствую. Если потеряю, замечу точно, – попросила она.

– Ты ненормальная, – чуть не закричал он и весь следующий час прокалывал дырки в ремешке, испортив его окончательно. – Так? Или туже? Или легче? – спрашивал он.

– Не знаю, – снова хохотала Инга.

Кольца падали с ее тонких пальцев, браслеты сыпались на кровать, пол. После ее ухода Виталий все собирал и складывал в шкатулку. Каждый раз, возвращаясь, Инга открывала шкатулку и, находя потерянный браслет, радовалась:

– Ой, я думала, его потеряла!

– Ты его и потеряла. Надеюсь, ты только у меня свои браслеты теряешь, – бурчал он.

– Ты ревнуешь? Правда? – Инга радовалась и уверенно заявляла, что это значит одно – он ее любит.

– Ты ведь меня любишь? Скажи. Ну хоть раз. Ну соври хотя бы. Чего тебе стоит? – просила она каждый раз.

Он не мог. Не признавался в любви. Не говорил. Потому что это была не любовь, а нечто большее.

– Ну и не надо, а я тебя люблю! – торжественно объявляла Инга.

Виталий помнил, как сидел в мрачном кафе при кладбище, где были устроены поминки – как и когда он на это согласился, из памяти стерлось. Заляпанные столы, вилки и ножи с уже несмываемым налетом жира, тарелки со сколами, бокалы со следами чужой помады, оставшимися от предыдущих поминок. Грязь везде – на окнах, подоконниках, стульях. При этом отмытый до блеска пол, на котором можно было поскользнуться.

Две бабульки, по всей видимости бабушкины подруги или соседки, которых Виталий видел впервые в жизни, шептались и с аппетитом, как птички, ели пирожки. Отщипывали по кусочку и клали в рот. Быстро так, вертко. Виталий откусил пирожок – холодный и мерзкий. Разваренный рис, яйцо. И лук репчатый, а не зеленый. Бабушка всегда зеленый клала. Виталик кинул пирожок на тарелку. Мясной разломил пополам, понюхал. Трупный запах. Мертвое мясо. Как бабушка – мертвая. А эти бабульки – живые. Зубными протезами пирожки перемалывают, общаются. Кудельки накрутили, накрасились. Тушь у обеих растеклась по морщинам, помада размазалась. Опять вместо рта эта «куриная жопка». У одной – румянец розовый на щеках. Одним мазком, ярким. Кривым. Краска расползлась по всей щеке. Цвет – как те гвоздики неприличные. Виталик хотел подойти, стереть у бабули румянец, но брезгливо отвернулся. У второй – шляпка с кокетливой вуалью.

– Хочу быть такой же, – сказала Лена, видимо заметив, что он смотрит на женщин. – Они такие красивые, правда?

– Да, – ответил Виталий. Ему нестерпимо хотелось сбежать отсюда, от всех этих людей, которых он не знал и знать не хотел. От этих женщин, пугающе-карикатурных. Как они оказались на поминках? Что их связывало с бабушкой?

– Зато не сбылась примета, – сказала Лена.

– Какая?

– Говорят, что на похоронах всегда холодно. Идет дождь или дует пронзительный ветер. А сегодня распогодилось, тепло.

– Я не знал… Странная примета. Людей хоронят каждый день, даже в жаркие летние дни, – ответил Виталий.

– Да, конечно. Но для близких в день похорон всегда бывает плохая погода. Если кто-то не выносит жару, обязательно будет слепить солнце. Если кто-то страдает от холода, в день похорон случится небывалый в истории наблюдений мороз.

– Откуда ты знаешь? Ты еще молодая… Не могла проводить в последний путь столько людей, – заметил Виталий.

– Да, но на кладбищах я часто бывала. Гуляла, – объяснила Лена. – Сначала мама со мной в коляске гуляла по тропинкам кладбища. Ей не нравились детские площадки. Потом я маленькая играла на кладбище в мяч или прыгала на скакалке по дорожкам. Мне тоже не нравились детские площадки, и я не очень умела контактировать с другими детьми. Я видела много похоронных процессий. И для каждой погода оказывалась невыносимой.

Он посмотрел на мать, сидевшую на другом конце стола. Она не ела, опрокидывала одну рюмку водки за другой. Подливала себе сама.