Посмотри, наш сад погибает

– Какой же ты ублюдский хрен собачий, – процедил Белый, качая головой. – Если не останется меня или Галки, опасность грозит всему братству: матушке, Воронятам… Кто-то узнал о нас, собрался нас уничтожить…

– Мои дела никак не связаны с братством, – перебил его Грач. – Я спас мальчишку, потому что меня об этом попросили хорошие люди. Он нужен им, чтобы наступил мир.

– Мир? Хорошие люди? – Белый сморщился и даже отодвинулся. – Ты совсем разум потерял? Это что, и вправду не заказ?

С тех пор как он встретился с Вадзимом в «Весёлом кабанчике», всё пошло кувырком. Всё было неправильно. Ворон взял заказ на Ворона. Белый спас жизнь той, кого обязан был убить. Зато теперь всё казалось возможным…

– Зачем ты это сделал? – спросил он. Время уходило. Скоро вернутся скренорцы. – Скажи, Мореной заклинаю.

Тёмные, почти чёрные в полутьме глаза Грача жгли, точно угли. Лицо покрылось испариной. Он наморщил крупный нос.

– Чародеи Совиной башни. Моя сестра… не родная, по табору, из которого я родом. Она одна из них. Она умоляла меня спасти мальчишку.

– Совиная башня? – Белый отвёл взгляд, пытаясь всё осмыслить. – Какое дело до этого чародеям? Они сидят в своём лесу…

– Они служат Ратиславии. А мальчишка нужен их князю, Вячеславу Окаянному. Он хочет вернуть себе Старгород.

– Грач… – голос не изменился, даже не дрогнул. Белый старался вовсе не смотреть на брата. – Зачем ты в это влез?

– Чири… моя сестра, я же сказал. Я думал, что она погибла и я один остался из табора после того, как меня нашла матушка. А, оказывается, Чири выжила, её приютили чародеи. Тебе не понять, Белый. У тебя нет настоящей семьи.

– Во́роны – моя семья. Плоть – земле…

– Ой, сука, – вздохнул Грач. – Не надо только этой дури, которой учила нас матушка. Мы не семья. Не настоящая. Ты не знаешь, что такое быть семьёй. У тебя нет родных. Ты родился мёртвым…

– Но это не значит…

Войчех не договорил. И не взглянул даже на брата.

У него было имя. Целых два. Оба ненастоящие. Одно дала ему на пятую зиму в храме кормилица. Другим нарекла названая мать. У него не было своего, настоящего имени, такого, каким бы назвала его родная матушка.

У него не было даже настоящей жизни. Только вырванная из холодных рук Морены-пряхи.

– Откуда мне знать, что ты не навредишь братству?

– С чего бы мне ему вредить?

– Раз у тебя есть… семья.

Коза выглянула из-за загона и снова потянулась к Грачу. Тот дёрнулся слишком резко. Цепь натянулась, и металл Холодной горы обжёг запястья ещё сильнее.

– Сука!

Грач был фарадалом. Он пришёл к Во́ронам уже достаточно взрослым, чтобы забыть свой родной табор. Он тайком молился чужим, непонятным чужим богам и читал заклятия на незнакомом языке. Он не любил оставаться в доме матушки и часто бывал в дороге. Но Грач всегда возвращался. Потому что другого дома и другой семьи у него всё равно не было. До этой весны.

Прежде Грач убивал ради госпожи. Но теперь ему было ради кого жить.

И всё же он по-прежнему оставался Вороном.

– Поклянись мне, что ты не пытался и не попытаешься навредить братству, – потребовал Белый.

– Клянусь, – легко, не задумываясь, ответил чародей.

– Что ж… У кого ключи от кандалов? Только у этого… их… хёвдинга?

– Скорее всего. У других не видел, – устало ответил Грач, но Белый заметил, как вспыхнули с надеждой его глаза.

– Значит, придётся отрубить тебе руки…

Они сцепились взглядами. Грач не выдержал и первым прыснул от смеха:

– Шутник хренов. Помоги мне, я сбегу так. Отдай мне посмертки.

– Бери.

Он опустился на колени, чтобы брат смог коснуться пальцами его груди.

Прежде он отдавал посмертки только матушке. Несколько раз, когда оказывался при смерти, забирал себе. Но второй раз за седмицу он дарил их чужим, чтобы спасти чужие жизни.

Вряд ли это понравилось бы госпоже.

Но было поздно. И выбора не было. Сила уходила из груди Белого Ворона, оставляя его пустым и усталым.

А раны на руках Грача, несмотря на кандалы, заживали.

– Достань перо с моей груди, – попросил брат. – Воткни.

– Что? – голова кружилась, и Белый не сразу понял, о чём его просили.

– Воткни под кожу. Оно остро наточено, давай.

– Не то чтобы я не был рад сделать тебе больно…

Только пару раз ему удавалось увидеть, как это происходило. Обращение – это всегда момент слабости.

Кончик пера оказался заточен, словно игла. Он легко вошёл в руку. Грач не издал ни звука, но губы его сжались в тонкую полоску. Он встряхнул слипшимися длинными волосами, вдруг изогнулся, повис на кандалах, закинув голову. По телу бежала дрожь. Он забился на полу. Раздался хруст. Белый смотрел не отрываясь: как сломались ноги, руки, как под одеждой схлопнулась грудная клетка. И слушал с наслаждением, как хлюпала плоть, как дробились кости. И жадно, внимательно наблюдал, как прорывались из-под кожи всё новые чёрные перья.

– Какой же ты уродец, брат, – пробормотал Белый, доставая из груды одежды небольшую чёрную птицу. – Они говорят, что моя жизнь противоестественна. Но ты… ты… Курва!

Грач клюнул его в палец и с ехидным покашливанием вырвался из рук.

– Чтоб тебя, – сквозь зубы проговорил Белый.