«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Надежда Яковлевна была человеком исключительно гостеприимным и щедрым. Она обладала даром знакомить разных людей и делать их друзьями. У нее в гостях всегда было множество самых разных и неизменно очень интересных людей. При этом застолье было всегда самым простым: чай, печенье, конечно, какая-то выпивка, словом, кто чего принесет. Она жила в однокомнатной квартире с довольно большой, по тем временам, кухней, где всегда шло неизменно интересное общение. ‹…›

В последние месяцы жизни, видимо, чувствуя, что силы окончательно ее покидают, она раздавала буквально всё. “Танька, – кричала она одной из своих молоденьких почитательниц, – забирай пишущую машинку! Я скоро помру, она мне уже не нужна”. При этом она частенько приговаривала: “Ненавижу, когда у гроба старухи делят ее вещи, надо скорее самой всё заранее раздать!”

…Умерла Надежда Яковлевна под самый Новый год. Отпевание было в храме Знамения Божией Матери у метро “Речной вокзал”, в котором я служил диаконом с 1973 года. Народу было много, человек триста. Маленькая церковь была полна. Многие стояли на улице.

В ночь перед отпеванием мне снится сон. В пустой и довольно большой комнате на столе стоит гроб с телом Н. Я. Вдруг она садится в гробе и выглядит лет на тридцать пять, с большой русой косой. Я растерянно говорю: “Н. Я., вы же умерли?” Она делает отстраняющий жест рукой и говорит: “Ничего, ничего, мне хорошо…”

На отпевании была Варвара Викторовна Шкловская, с которой мы были также знакомы. Я рассказываю ей этот странный сон, и она тут же мне говорит: “А вы знаете, у нее действительно лет в тридцать была роскошная русая коса!”

8 мая 2014 г.

Елена Захарова “БОГ СОХРАНЯЕТ ВСЁ…”

Это история о том, как я никуда не уехала. Мне невероятно, неоднократно и разнообразно повезло и продолжает везти до сих пор, причем буквально во всем – и в профессии, и в частной жизни. И главное – мне повезло, что в юности оказалась рядом с особенными людьми. О некоторых из них уже многими и многое написано, и попытка написать еще одни “мемуары” мне самой кажется необязательной. Мемуары вообще трудный жанр – пытаясь рассказать о других, всё время сбиваешься на свою собственную историю, и это, как говорила Юна Давыдовна Вертман, “разозлевает”.

Но, с другой стороны, я могу помнить что-то, чего не помнят другие и что может оказаться для кого-то небезынтересным. Потому что главными действующими лицами этой истории являются Надежда Яковлевна Мандельштам и отец Александр Мень.

Так случилось, что благодаря Н. Я. я не уехала из России.

Возможно, не все согласятся называть это везением, но я и сейчас так считаю. Хотя, если использовать медицинский термин, я – “наследственная” диссидентка. В 1952 году мой отец, Виктор Александрович Хинкис, узнав о готовящейся депортации евреев, сжег свой комсомольский билет. Довольно характерный для него жест. И кстати уж, еще одна, тоже характерная история про него и про его друга и соавтора Шимона Перецовича Маркиша: военные сборы, раннее утро, построение. Шум, гам, мат, при появлении командира – всё мгновенно стихает, а в воздухе повисает фраза: “И вот видишь ли, Витюша, Плутарх…”

Думаю, что и с Н. Я. Мандельштам отец познакомился через Маркиша. По крайней мере, в одном из текстов самого Шимона Перецовича есть такой фрагмент: к нему в гости должны были приехать Анна Андреевна Ахматова, Мария Сергеевна Петровых и Надежда Яковлевна Мандельштам. Далее цитирую:

“Я позвонил своему ближайшему другу Виктору Хинкису, переводчику, каковым был в предыдущей жизни и я сам. Вдвоем мы приготовили ужин, накрыли на стол. Едва закончили, такси с гостьями прибыло. Я вынул из холодильника бутылку вина. «А водка где?» – спросил Виктор. – «Нет водки». – «Давай я сбегаю!» – «Да ты что, обалдел? (указываю на Ахматову) Какая тебе водка!» Но Виктор не унимался, да и самому мне, сказать по чести, выпить хотелось – душа прыгала, распирало восторгом от того, какие безумно дорогие для меня люди собрались под моей крышей. И я сказал: «Анна Андреевна, вот мы с Витей думаем, может быть, водки…» Анна Андреевна, уже сидевшая во главе стола, не сказала, а царственно обронила: «Что значит может быть? Конечно, водки». И Виктор, счастливый, кубарем скатился с лестницы”.

Отец переводил с английского – Честертона, Фолкнера, Голдинга, Киплинга, Апдайка, с итальянского, со скандинавских языков (так что мое детское чтение, к слову сказать, было довольно своеобразным). При этом он всю жизнь оставался “невыездным”, так как подписывал письма в защиту Даниэля и Синявского и многих других, письма протеста против ввода советских войск в Чехословакию и пр.