Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Кто сидел в кресле перед камином: Дьяконова или “Попова”? С кем говорил Ленселе? Кого убеждал выйти замуж? Какая женщина ушла от него с внезапным “открытием”: ах! да ведь она еще никогда никого не любила, и ее никто не любил!

Ей некогда было думать об этом!

Дьяконова думала об этом всегда. И не только думала, но и писала со всей откровенностью, со всей честностью, на которую только способна женщина, взявшая на себя смелость рассуждать на эти темы. В этом-то и ценность ее дневника.

А что такое ее “роман”?

Но не будем спешить с выводами. Смерть бабушки, несомненно, была реальной, как и поездка Лизы на родину. Но вот описание поездки… Брат пишет, что “в этом большом отрывке некоторые сцены не соответствуют действительности, а характеристики действующих лиц даны иногда крайне преувеличенными. Все это, очевидно, сделано автором с заранее обдуманным намерением”.

Но насколько можно доверять самому А. А. Дьяконову, который и был одним из этих “действующих лиц”?

Еще до отъезда Дьяконовой в Париж между братом и сестрой случилась какая-то ссора. Что-то она случайно (или неслучайно?) нашла в его бумагах, в которых ей не следовало копаться. Шура был натурой артистической и вспыльчивой – недаром впоследствии, став актером, он возьмет себе сценический псевдоним Ставрогин. Напомним, что Николай Ставрогин – один из самых жутких, “инфернальных” героев романа Достоевского “Бесы”.

Читая письма Лизы брату Шуре, видишь, что, во-первых, она любила его, пожалуй, больше всех из семьи после Вали; а во-вторых, чувствовала свою ответственность за его воспитание и, быть может, слишком давила на него своим авторитетом. Особенно когда он некоторое время учился в петербургской гимназии и жил в интернате, на выходные приезжая к сестре. Лиза постоянно пыталась направить его на путь истинный, а он, видимо, упрямился.

Шура так же выскользнул из-под ее влияния, как в свое время Валя. И это ее огорчало.

Вообще же в письмах домой, не исключая и самые последние, Лиза предстает исключительно здравой и рассудительной старшей сестрой, которая чего-то добилась в этой жизни, в отличие от остальных своих родственников.

В рассказе Дьяконовой о ее первом и последнем приезде на родину в качестве “парижанки” запоминаются три сюжета. Первый связан с ее категорическим отказом даже на время поселиться в родном доме. Ярославской бабушке с трудом удалось уговорить Лизу хотя бы навестить больную мать.

Я вошла в спальню – это была когда-то моя комнатка, вся оклеенная светлыми обоями, с белыми кружевными занавесками и цветами на окнах, веселая и ясная, как майское утро. У меня мороз пробежал по коже, когда я переступила порог комнаты, где столько пролито слез в годы ранней молодости, где в ответ: “я хочу поступить на курсы” – слышала: “будь публичной девкой!”, и от звонкой пощечины искры сыпались из глаз.

Было ли так на самом деле или не было, била ли ее мать по щекам или нет, кричала ли она дочери “ступай в проститутки!” или Лизе это приснилось в страшном сне, – не суть важно. Важно, что героиня романа посетила родной дом, где ее унижали. Мать больна и фактически при смерти. “За эти пять месяцев болезнь сделала свое дело: организм истощился еще больше, кожа на лице слегка сморщилась и пожелтела, уши стали прозрачные. И вся ее фигура – худая, вся закутанная в теплые шали – представляла собой что-то жалкое, обреченное на медленное умирание…”

Сердце героини “болезненно сжалось и замерло”. “Мне стало жаль эту женщину”. Но у нее нет сил простить ее! А мать на краю гроба не может смириться с тем, что дочь стала не проституткой, а студенткой юридического отделения Сорбонны.

– Здравствуйте, ю-рист-ка! – с насмешкой протянула она, по привычке протягивая руку для поцелуя.

– Здравствуйте, – тихо ответила я…

После этого, пишет Дьяконова, “воцарилось молчание”. Из дневника создается впечатление, что мать с дочерью не проговорили и одной минуты. Это была их последняя встреча. Когда 5 сентября 1902 года Лизу похоронят в Нерехте на кладбище, где лежали ее отец и бабушка, Александры Егоровны не будет на похоронах. Она действительно была очень больна. Что же она почувствовала при известии о гибели дочери? Братья Александр и Владимир Дьяконовы пишут в своем очерке, что “трагическая смерть любимой (так! – П. Б.) дочери Елизаветы в 1902 году очень сильно повлияла на нее и ускорила ее кончину”. Мать пережила старшую дочь на два года.

Второй сюжет – это посещение брата Шуры в Извольске в ста верстах от Ярославля, где он продолжал учебу в гимназии после того, как был, очевидно, выгнан из петербургской.