Пособие по укладке парашюта

Вытерев вспотевшие руки об халат, он предложил маме стульчик, после чего в красках рассказал ей, какие именно боли я буду испытывать наутро. При словосочетании «разрезанный пресс» мама оплыла и протянула медику следующую сотню. Расплывшийся в улыбке бизнесмен тут же гарантировал ей резервный запас кислорода и прочие жизненные блага в виде дорогостоящих лекарств.

– Вы, гражданка, не переживайте, до утра полежит в реанимации. Первая ночь самая тяжелая, и я лично за ней присмотрю.

Успокоенные родственники удалились, меня привезли в реанимационный бокс, а анестезиолог принялся раздумывать, какие именно блага он может оказать мне в данный момент. Стоявшая перед ним задача была практически невыполнимой, поскольку послеоперационному больному не требуется ничего, окромя железной утки и тишины. Утки с музыкой и подогревом в больнице не имелось, а продавать тишину за сто долларов казалось ему кощунственным. Пронесенный в палату икеевский плюшевый лось до суммы также не дотягивал, и поэтому утомившийся от бизнеса медик решил плюнуть на условности и попер в лоб.

– Тебе, лапонька, случайно, ничего не хочется? – сладко спросил меня он и присел на краешек кровати.

Должно быть, в моей башке по-прежнему гулял наркоз, потому что цыганского хора я не потребовала, а вместо него попросила покурить. Еще раз напоминаю: дело происходило в реанимации, где, пожалуй даже цыганский хор был бы уместнее, чем сигарета.

Но бизнесмен не стушевался.

Раскрыв окно нараспашку, он положил на каталку пачку сигарет и зажигалку, после чего скромно удалился.

Первая же затяжка привела меня в чувство. Вторая привела в чувство две соседние палаты.

– У-у-у, сволочи! – эхом прокатилось по коридору. – Это ж надо такое представить: только из комы вышла – и тут же курють над ухом!

Приподнявшись с каталки, я увидела через стеклянные двери пятки старушки, чей вековой сон был прерван моей сигаретой.

– Бревно проснулось, – раздалось из сестринской. – Девочки, да зайдите же к ней кто-нибудь!

Не дожидаясь визита девушек к поленнице, я быстро потушила сигарету. Честно вам скажу, стыдно мне было до ужаса, но всю вину на пробуждение бревна я списала на собственный наркоз и сволочь-анестезиолога, который припер мне злосчастное курево.

Впрочем, терзалась я недолго и буквально через несколько минут отрубилась.

А в это время двумя этажами ниже анестезиолог и хирург делили барыш.

Вероятнее всего, раздел произошел не в пользу хирурга по причине разницы весовых категорий и полов: хирургом была тощенькая женщина с цепкими ручками и нержавейкой во взгляде. Но дама отступать не возжелала и в тот момент, когда большой волосатый кукиш всплыл перед ее носом, решилась на хитрость.

В три часа ночи, когда задвинувшийся закисью азота анестезиолог смотрел парад дохлых президентов, в мою палату явились двое, вооруженные каталкой. Перевалив меня на оное средство передвижения, они стремительно выскочили в коридор и зарысили вперед. Судя по мельканию больничных дверей, ребята развили нешуточную скорость.

– А куда мы едем? – попыталась было поинтересоваться я.

– К нам, – одновременно ответствовали парамедики.

Из-за их синхронности, а может быть, из-за чего-то еще ощущение, что в моем похищении были задействованы «двое из ларца», не покидало меня ни на секунду. «К ним» не хотелось ни капельки, но других вариантов не было…

Через несколько минут мы подъехали к дверям послеоперационной палаты.

Пока я считала трещины на потолке, из палаты выперли четырех старух, вымыли пол и, довершив картину фикусом, ввезли меня внутрь.

– Ты теперь тут лежи, – сказала мне одна из похитительниц (позже я поняла, что это и был хирург). – Это мы тебя оперировали. Шовчик, между прочим, очень аккуратный вышел. Так что твои родственники зазря анестезиологу платили.

Не видя никакой реакции с моей стороны, врачиха склонилась надо мной и произнесла следующую речь:

– Меня зовут Наталья Ивановна, запомни. Завтра, когда придет твоя мамочка, скажи ей, что операцию тебе именно я делала, а не кто-нибудь еще. Пусть она зайдет со мной поговорить.

– Зайдет, зайдет, не переживайте, – ответила я ей и отвернулась к стене. Меньше всего на свете мне хотелось выяснять, кто именно свел личное знакомство с моей брюшиной.

Довольная собой, тетенька кивнула и удалилась ждать, когда клиент дозреет.

Впрочем, долго ждать не пришлось. Через пару часов наркоз начал отходить, и перед моими глазами заплясали огненные мухи. Какое-то время я пыталась терпеть и тихонько поскуливала про себя, но к утру боль стала практически невыносимой, и около семи я уже стонала в голос.

Пришедшая в мою палату медсестра сочилась презрением.

– Чего орешь? – спросила она у меня. – Не сахарная, не развалишься.

– Мне плохо, – скрипя зубами, ответила я. – Все болит, и очень душно. Можно мне встать и дойти до туалета?