Пособие по укладке парашюта

Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что дальше все шло по известному сценарию. Если я появлялась, то он обращал на меня внимание, если нет – то обращал его на кого-нибудь еще. Никакие мои ухищрения не действовали. Мальчик любил женщин. Женщины любили его. Становиться моногамным он не хотел. Я плакала, пыталась встречаться с кем-то другим и ежедневно названивала ему, чтобы рассказать, как я отлично провожу время.

Эффекта не было.

В самый разгар страстей он переспал с моей подружкой. Подружка была страшненькая и глупенькая. Это оскорбило меня окончательно, и моя Явная Безнадежная Любовь превратилась в Безнадежную Любовь Неявную.

На этом бы истории и закончиться, но она имела неожиданное продолжение. Вопреки всем законам жанра мальчика я этого все-таки заполучила.

По прошествии двух лет мы опять встретились. К тому времени у меня появился кое-какой опыт общения с мужчинами. Но главное, у меня появилась самодостаточность – из Кати я превратилась в Катечкину. Катечкиной мальчик по-прежнему нравился, но она была слишком ленива для того, чтобы предпринимать какие-либо действия на его счет. И мальчик начал предпринимать их (действия) сам.

Он сам звонил, сам приглашал куда-то, сам цветы таскал. Катечкина была злая, называла букеты «вениками», на приглашения не реагировала, а к телефону подходила через раз. Когда женщина понимает свою силу, она становится страшной сукой… А мальчик глотал крючок – он был идеальной жертвой. Но, еще раз повторюсь, эта жертва мне нравилась, и постепенно наши отношения стали налаживаться. Поступило приглашение съездить на дачу. К нему. Я согласилась.

Концовка вышла еще более неожиданной.

Мы были на даче. Был август. И было много-много ос. Они влетали через занавешенное марлей окно и беспорядочно кружили по комнате. Я очень боялась быть укушенной осой. Почему-то именно это помню лучше всего: осы, и я их боюсь. А еще его бабушка варила варенье из слив. Она выколупывала косточки из мякоти и швыряла сливы в эмалированный таз. Было так спокойно, что я подумала, что его дача – лучшее место для того, чтобы сдохнуть. Хотя вру, там и сдохнуть нельзя было. Можно было только почить.

Мы сидели на скамейке. Говорить было не о чем. И я предложила пойти прогуляться: там такая длинная дорога вокруг дачи – полями, лесами… Солнце садилось. Он шел, заложив руки за спину, и молчал. И в этот момент я почему-то представила, что вот так все и будет дальше… Он так и будет ходить руки за спину, а я буду плестись за ним. А когда наступит август, я приду на смену его бабушке и буду варить сливовое варенье, покрывая его марлей от ос. И так мне от этого стало жутко, что не передать словами.

Мы вернулись, и я сразу же отправила его в магазин за колой. Когда он ушел, я покидала вещи в пакет, черкнула записку и опрометью бросилась к остановке. Первый же автобус увез меня на вокзал. Так все и закончилось.

Наверное, Безнадежная Любовь тем и хороша, что не имеет продолжения. Потому что ничто безнадежное не должно продолжаться, иначе оно попросту потеряет смысл.

А меня сегодня увезут на дачу, как предпоследнюю панду из зоопарка, которая в неволе не размножается.

И еще меня будет жрать совесть за то, что я курю, потому что гипоксия – отвратительная хреновина, и от нее дети гениями не становятся.

А завтра мне предстоит четырехчасовой поход за грибами, потому что проще ходить за грибами, чем бросить курить.

И через несколько часов я буду сидеть в машине и думать, что если со скоростью 160 км/час мы вылетим на встречную полосу, то ремень безопасности разрежет меня надвое.

А кроме того, муж дал кошкам дорогие венские сосиски. Эти сволочи не сожрали их, а катают по полу.

От этого болит голова. Но анальгин нельзя: в нем какая-то хреновина, от которой дети опять же гениями не становятся.

И вообще, что можно ждать от человека, общающегося только с сотрудниками ЖКХ?

Какая, в жопу, любовь?

Хандрю и впадаю в детство

Пошел третий день. Третий гадкий день гадкой болезни. Чувствую, что пахнет летальным исходом. Домашние затаились и ждут развития событий. Злюсь все больше и больше. В воздухе витают такие первородно-детские настроения… Прямо-таки вплоть до «навалять кучу посреди комнаты, чтобы мама убирала». Но кучи мне, по-моему, не простят.

Мое состояние могут описать только две истории из детства золотого.

Когда мне было четыре года, я была чрезвычайно паскудным и нервным ребенком. Такая классическая девочка-ябеда с дрожащими косичками на затылке и гармошчатыми колготками… Я была наделена чертами единственного и облизываемого всеми чадушки: каталась по полу в «Детском мире», развлекала пришедших гостей мемуарами Барто и игрой на барабане и постоянно требовала внимания к своей персоне.

За все вышеперечисленное меня регулярно драли и грозились отдать «милиционерам». На милицию я, естественно, не велась, а вот ремень очень недолюбливала. Правда, впоследствии я и с ремнем научилась обращаться.

Основная задача заключалась в следующем: когда отец начинал меня экзекутировать, нужно было орать как можно громче – во всю дурь.