Посох пилигрима

Что с ним сделали палачи, я не расскажу. Просто у меня не хватит для этого сил. А вот о почете, оказанном императором нашему Яну, могу сказать.

Через два дня я добрался до Праги, и буквально назавтра весь город заговорил о предстоящей казни.

9 сентября тридцать седьмого года из всех повесили на огромной виселице.

С перекладины, взнесенной чуть ли не на высоту птичьего полета, свисали пятьдесят две веревочных петли, в которых погибли мои друзья — последние табориты. Яна Рогача по приказу императора повесили на золотой цепи.

И единственным утешением у всех нас, оставшихся в живых гуситов, было то, что эта рыжая сволочь пережила Рогача всего на три месяца.

…Так что у старика Томаша были кое-какие основания недолюбливать нашего одноглазого крестоносца…

* * *

Одноглазый Ханс появился в замке Фобург через четыре года после того, как я стал его хозяином. Он пришел в Фобург из Богемии, куда отпустил его мой покойный брат Герлах лет за шесть до моего возвращения на родину. Получалось, что Ханс не был дома десять лет и, может быть, шлялся бы по свету еще невесть сколько, если бы не злосчастная для кухмистера битва при Домажлице, где схазматики-гуситы 14 августа 1431 года не только выбили ему глаз, но и в пух и прах разгромили благочестивых крестоносцев, которые в Чехии вели себя так же, как в Палестине. За десять лет императорский ландскнехт Ханс сходил во все пять крестовых походов, кои учинил неутомимый Зигмунд против еретика Жижки и сонма его присных, и только страх перед очевидной возможностью из кривого превратиться в слепого, погнал Ханса обратно в Фобург.

Итак, наш крестоносец возвратился домой, потеряв один глаз и, как поговаривали, обзаведясь кругленьким числом золотых и серебряных монет. Дворовые люди недолюбливали Ханса и за то, что по натуре был он зол и жесток, угодлив предо мной сверх всякой меры, а перед многими из них заносчив и, наверное, их неприязнь к одноглазому крестоносцу разгоралась тем сильнее, чем более упорными становились непрекращающиеся разговоры и слухи о его богатстве, вызывавшие у слуг немалую зависть. Кроме того, в Фобурге не было мажордома — просто потому, что мне не по карману было держать его, не столь уже великие богатства достались мне после смерти брата, и потому Ханс следил за нехитрым хозяйством моего замка, а все дворовые люди из-за этого же должны были ему подчиняться. И хотя я понимал, что из себя представляет мой одноглазыйпи пяmm. менять его на кого-либо другого у меня не было достаточных оснований: дело свое он знал хорошо, хозяйство вел исправно, а слуги безоговорочно признавали Ханса над собою старшим.

И вдруг через шесть лет после того, как Ханс уверенно взял в руки кормило власти, в замке появился Томаш. Он пршпел в Фобург среди ночи. Ворота замка были закрыты, и Томаш терпеливо ожидал до утра, пока их отопрут. Он не стучал в ворота, не кричал, а молча и покорно мок под сильным дождем, не желая привлекать чьего-нибудь внимания.

На рассвете к замку подъехали мужики с оброком. И всегда рано встававший кухмистер и мажордом Ханс впустил их во двор. Он же первым из обитателей Фобурга увидел Томаша и осведомился, к кому тот пришел.

Томаш назвал меня и попросил Ханса провести его в замок. Осторожный кухмистер пропустил знакомых ему мужичков во двор, а перед незнакомцем затворил ворота, оставив Томаша ждать на лугу.

Томаш был стар, плохо одет, сильно изможден и более походил на нищего бродягу, чем на порядочного человека. Потому-то Ханс решил не церемониться с безвестным оборванцем и впустил Томаша только после того, как принял оброк у мужиков. Кроме того, Ханс, как и все в округе, боялся гуситов, совсем недавно окончательно разбитых в их последней крепости — Сионер — и теперь скитавшихся по Богемии, Баварии и другим окрестным государствам. Тем более, что все чаще рассказывали о том, что гуситы под видом калеки или больного засылали в тот или иной замок своего человека, а ночью он изнутри отворял ворота и его сообщники вырезали всех обитателей замка до последнего человека.

Изможденный бродяга с первого взгляда не внушал доверия кухмистеру и поэтому он не сразу пустил его во двор. Таким вот — оборванным, голодным и вымокшим — и предстал передо мной Томаш, сопровождаемый верным Циклопом — Хансом.

Я спросил его, кто он, и зачем я ему понадобился?

Томаш опустил голову и молчал.

— Ну, — спросил я, — так в чем же дело?

Томаш выразительно поглядел на меня — велите-де вашему привратнику оставить нас наедине.

Я сказал:

— Ханс, оставь нас одних.

Кухмистер молча поклонился, но взгляд, каким он одарил незваного пришельца, был не из самых ласковых.

С этого-то момента Ханс сразу и навсегда возненавидел нового пришельца. Когда дверь за одноглазым закрылась, Томаш извлек из-за пазухи небольшой свиток и с легким поклоном протянул его мне.

«Дорогой Шильтбергер! — было написано там. — Препоручаю тебе моего старшего брата. Дела сложились так, что ему лучше некоторое время пожить где-нибудь в ваших краях. Он сам все тебе расскажет. Уверен, что ты приютишь его. Благослови тебя Бог. Твой друг Карел из Кафы».