Посох пилигрима

Они убили тогда семь тысяч детей, и это было страшнее исфаганской башни из семидесяти тысяч отрубленных человеческих голов.

Затем он приказал сжечь город, а остальных детей и женщин увел в Самарканд.

Мальчики сидели потрясенные. Исфаганская башня и растоптанные дети — страшнее этого едва ли могло быть что-либо другое.

«Ну, вот вам война. Любуйтесь ею, господа», — с какой-то мстительностью подумал я и спросил:

— Рассказывать дальше?

Все молчали. И только белобрысый Вернер спросил тихо:

— А много еще?

— К счастью, совсем немного. После этого амир пошел в свой последний поход и из него не вернулся.

— Тогда расскажите, — проговорил Вернер, однако и в его голосе я не услышал ни интереса, ни тем более воодушевления.

Я не знал, что мне делать. Рассказать ли им то, чему я и на самом деле был свидетелем, или же ограничиться сказанным.

И, наверное, потому что все, о чем я поведал им, начиная с похода к Дамаску и кончая бойней в Исфагане, было рассказано мною со слов участников событий, я решил закончить рассказ тем, чему я и на самом деле был свидетелем.

— Когда мы снова оказались в Самарканде, туда приехал посол Великого хана Китая, или Богдыхана, как он сам себя называл. Посол приехал с пышной свитой из четырехсот человек и от имени своего господина, который так же, как и Тимур, считал себя владыкой Вселенной, потребовал от амира уплаты дани за пять лет. Тамерлан рассмеялся и сказал, что он сам взыщет с надменного китайца столько всего, сколько захочет, а за данью никаких послов отправлять не станет, но не побрезгует прийти сам лично. Посла прогнали, а Тимур стал готовиться к походу на Китай.

Наша восьмисоттысячная армия целый месяц шла через горы, покрытые льдом и глубоким снегом, вершины которых были намного выше облаков.

А когда войско спустилось с гор, то перед ним оказалась пустыня протяженностью на семьдесят дней пути. Надвигалась зима, но Тимур все же рискнул пойти по пустыне. Однако китайцы отравили или засыпали на его пути все колодцы. К тому же наступили сильные холода, и амир через десять дней похода по пустыне велел возвращаться. В дороге он заболел и вынужден был остановиться в городе Отрар, на пол-пути к Самарканду.

Здесь-то и настигла Тимура весть, от которой он умер. Старшая жена известила Тамерлана, что когда он был в походе, его любимая младшая жена полюбила одного из царедворцев.

В подтверждение этого доносчица сообщила, что в сундуке у изменницы хранятся письма ее возлюбленного и драгоценный перстень. Люди Тамерлана, немедленно посланные в Самарканд, обнаружили и то, и другое.

Тимур спросил, от кого она получила все это? Красавица созналась, что и перстень, и письма она получила от его приближенного, но клялась, что все это делалось без дурного умысла, и тем более ни один из них не виновен в измене.

Тамерлан не поверил несчастной женщине и велел обезглавить предательницу, а неверного вельможу схватить и доставить к нему.

Однако начальник отряда, посланный арестовать соперника. известил его, и тот бежал с детьми и женами в Мазендаран, где и оказался в полной безопасности, как и корыстолюбивый Кепек, незадолго перед тем укравший тысячу повозок с деньгами и сокровищами.

Вот это-то и доконало Железного Хромца. Он заболел горячкой, и в начале 1405 года от Рождества Христова умер.

Его похороны повсюду отмечались большими торжествами и необычайной пышностью, но в мечети, где его похоронили, муллы слышали его стоны целый год.

Напрасно друзья Тамерлана раздавали милостыню нищим. Тогда муллы, посоветовавшись, просили его сына, чтобы он отпустил на родину пленных ремесленников, вывезенных Тимуром в Самарканд. Они были отпущены, и стоны прекратились.

Вот пока и все, — сказал я и поднялся из-за стола.

Не только мальчики, но и Томаш оцепенело смотрели на меня, не зная, верить мне или не верить.

Рассеивая их малейшие сомнения и одновременно для самого себя превращаясь в завзятого враля, я произнес тоном человека, клянущегося в суде говорить одну только правду:

— Я был во всех походах, о которых рассказал вам, и многому из случившегося был свидетелем, а кое-что слышал от людей, заслуживающих полного доверия, — сказал я. — А теперь мне пора пойти к себе и то, что я рассказал вам, записать. А то годы идут, память слабеет, события путаются, и может пройти совсем немного времени, когда Господь призовет меня к себе.

Я уже хотел было пойти к двери, как вдруг Ульрих Грайф спросил:

— Господин маршал, а до похода в Китай Тимур терпел неудачи?

— Мне говорили, что в начале жизни он не раз бывал бит своими противниками.

— А прежде бывало, чтоб его слуги изменяли ему? — снова спросил Грайф.

— Да, Ульрих. Подданные Тимура часто предавали его и даже восставали против его владычества.

— Ну, а жены амира, кроме этой вот младшей жены, когда-нибудь изменяли ему? — задал Грайф еще один вопрос и покраснел.

— Нет, о таком мне слышать не приходилось, — ответил я. — Слишком много соглядатаев и доносчиков было вокруг них. Слишком велика охрана, и, что самое главное, очень уж лют и изощрен на всякие пытки и казни был Тамерлан. Страх ужасной смерти превозмогал все.