Посол Господина Великого

– А какой тут от них прок? Внимание привлекать только… Лошадей дали – и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!

Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали – погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.

– А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился – старец страшной, бородища зелена, очи – с плошку!

– Спаси, Господи!

– Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!

– Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь…

– Погодите, еще о волкодлаке скажу.

– О ком?

– Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!

– Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители – Злоб – чистой волкодлак, чужого кого – враз порвет. Но доброй… Кормишь когда, так и ластится… А с виду – чисто волкодлак, спаси, Господи!

– Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.

– Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена… В келье рядом с матушкиной живет.

– Где-где живет?

– Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!

– Скажу, скажу… Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!

– Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!

– Приду, сказал… тьфу… сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду… Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.

– Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо… Возвращайся скорей!

Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц – где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.

Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!

– Ты что тут деешь, дщерь?

– Ой… Так… к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала…

– Ну, идем, коли пришла.

– Тьфу ты, вот неладно.

– Что ты там шепчешь?

– Да говорю, слава Богу, что тебя, матушка, встретила – а то совсем заплутала в обители-то…

Просторна была игуменьи келья – стены темным сукном убраны, позолочены лампады, киот серебряный. На столике у окна – книга, видно Писанье Святое – Библия, в переплете, смарагдами украшенном. Больше ничего не было в келье – скамейка одна низенькая да ложе узкое, жесткое, тканью грубой покрытое.

Как вошли, заперла игуменья дверь на засовец, за руку девицу взяла:

– Сирота, говоришь?

– Сирота, сирота, – та закивала. – Полнейшая…

– Это хорошо… Хочешь к нам в обитель?

– Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась!

– То ладно. Смотри, будешь меня слушать – не обижу. А покуда, пошли-ко…

Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу…

За дверцей оказалась спальня. Ложе – широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье.

– Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться.

Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула.

Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы.

Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром.

– Дай-ко сыму с тебя плат. Ой… Ты уж и обстрижена, где коса-то?

– Ммм…

– Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци… Вот…

Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине.

– Какая ж ты худая, нескладная… Ну… снимай сарафан-то.

– Ой, матушка… Совсем забыла… Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, – девица испуганно прижала руки к груди. – Да и корзина моя там, и вещицы…

– После заберешь. Впрочем… Что за послушницы?

– Да есть там одни… Так я сбегаю, матушка? А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что…

– Ладно… Иди. Послушницам тем скажешь – ночевать в Евдоксиной келье будешь – она пуста сейчас. Запомнила?

– Запомнила, – кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. – А ты… Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь!

– Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь…

– Мигом, матушка, мигом!

– Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо!

Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась:

– А ведь не так и стара еще… Не стара!

На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали…

Поскреблась тихохонько. Никакого результата!

Оглянувшись опасливо, постучала громче.

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья – в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы.

– Чего тебе, сестра?

– Впусти-ка, боярыня.

Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась: