Посол Господина Великого

Большую часть времени Олег Иваныч проводил в каюте, со сказавшейся больной Софьей. Та старалась крайне редко показываться на палубе, что было вполне понятно – опытный матросский глаз вполне мог распознать женщину под мужским платьем. Поэтому и не шастала по палубе Софья, терпеливо сидела в каюте, не раздражая суеверных матросов, коих на судне насчитывалось полсорока человек. Бедный Олексаха тоже выбирался наружу редко, правда, по иной причине – лежал в лежку – маялся, сердечный, морской болезнью – как только ступил на палубу, в Нарве еще, так сразу же и выворотило его наизнанку. Так и не отпускало.

А вот Гришаня с удовольствием болтался по всему кораблю, от бака до юта. Помогал матросам ставить паруса, травил с ними байки – познаний в немецком на это хватало – один раз даже, с разрешения капитана, залез в «сорочье гнездо» – смотровую площадку на грот-мачте, заполненную каменьями да запасом стрел – на случай нападений пиратов, коих на Балтике было – каждый второй, не считая каждого первого. И ста лет не прошло, как прогремела на все поморские города жуткая слава витальеров и ликеделлеров, «друзей Бога и врагов всего мира». Эти пиратские братства наводили ужас на всех, об их вождях – Клаусе Штертебеккере и Годеке Мехеле – ходили жутковатые легенды. Наряду с жестокостью пиратам приписывалась и некая порядочность – так, говорили, что, прежде чем напасть на несчастное судно, ликеделлеры предлагали договориться – оставляли сдавшемуся купцу восьмую часть товара, остальное же доставляли по месту назначения. Кроме обычного морского разбоя, пираты периодически грабили все прибрежные города, до которых только могли добраться, – а не разграбленные облагали данью. Помощью пиратов в те времена не брезговали пользоваться и короли – сами понемногу промышлявшие разбоем, – и Ганза, объявившая войну пиратам. Датская королева Маргарита – особа, не страдавшая излишком гуманности, – для борьбы с пиратами призвала крестоносцев, в начале 1401 года, после упорных морских сражений, пиратские базы были разгромлены, а их вожди – казнены. Очевидцы рассказывали, что когда казнили Клауса Штертебеккера, он попросил исполнить свою последнюю просьбу – сохранить жизнь тем пиратам, мимо которых он сможет пробежать с отрубленной головой… Обдавая окружающих хлещущей из шеи кровью, он пробежал мимо одиннадцати и упал только тогда, когда, несколько озадаченный подобной нечеловеческой прытью, палач сообразил подставить обезглавленному пирату подножку…

– Вот ведь сволочь, палач-то! – выслушав историю, всплеснул руками Гришаня. – Нет, наши, новгородские, палачи – не такие, взять хоть вот Геронтия… Впрочем, ты, Михель, его все равно не знаешь.

Михель – темноволосый паренек чуть помладше Гришани – не так давно был взят на «Благословенную Марту» юнгой, с оплатой в двенадцать шиллингов в день, что составляло ровно на два шиллинга больше обычного жалованья. К тому же на судне еще и кормили. Двенадцать шиллингов составляли около шести грошей, или одну кельнскую марку, или чуть меньше марки любекской. Два шиллинга равнялись одному альбусу. Почти все они, кроме серебряного гроша, представляли собой исключительно счетные, весовые единицы (так же как, к примеру, московский рубль) и использовались при расчетах для удобства.

Олегу Иванычу такая громоздкая система почему-то удобной не казалась, хотя при здешней чеканке монеты – как Бог на душу положит – была вполне оправданной. Даже, казалось бы, одинаковые серебряные монеты – гроши – чеканясь в разных городах, различались по весу довольно сильно. Меньше были распространены золотые рейнские гульдены, существовавшие почему-то в двух видах: легкий гульден (двадцать шиллингов) и тяжелый – двадцать один.

– В общем, без стакана не разберешься! – покачав головой, заметил Олег Иваныч и, потянувшись в небольшой деревянный шкафчик за кувшином, не удержался на ногах – какая-то особенно коварная волна как раз в этот момент сильно качнула судно – повалился на пол вместе с кувшином. Белое рейнское, естественно, вылилось… Хорошо, хоть пол был застелен толстой медвежьей шкурой…

Удобно устроившаяся в уютном небольшом кресле, боярыня Софья, объяснявшая Олегу Иванычу финансовую премудрость, не выдержав, засмеялась.

– Смейся, смейся, Софьюшка. Нет, чтоб руку подать!