Посол Урус-Шайтана

Наконец молчание нарушил Кур-паша. С большим трудом поднял тяжелое тучное тело, перевел дух, словно взобрался на высокую гору.

— Великий визирь, силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни апроши[138], ни беспрерывный обстрел из пушек, ни бой на самих стенах — ничто не помогло сынам Магомета взять осажденный город. Мы ощущаем недостачу во всем: мало хлеба, не хватает пороха, лишь на один-два штурма бомб и ядер. Зато много убитых, раненых и больных..

— Чего же хочет Кур-паша? — спросил визирь.

— Почетного отступления.

— Такого, как в прошлом году? Тогда мы почетно отступили…

Хан Мюрад-Гирей судорожно вскочил с места. Злобно сверкнул на Кур-пашу черными раскосыми глазами.

— Великий визирь, славные и мужественные воины Магомета! Достоинство веры и державы нашей, а также честь самого падишаха требуют от нас одного — победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей на совете у Ибрагима-паши говорил то же самое, что говорят сейчас Ахмет-паша и Кур-паша. Кто забыл, я напомню. Вот его слова: «Войско исламское, что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять против неверных. Если осада продлится еще дня два, то и победоносное воинство, и снаряды, и пушки наши — все пропадет, а мы будем покрыты позором. Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки и возвращаться, сохраняя силы, по спасительному пути отступления…» Разве не то же самое сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю: где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша?

Все молчали, понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев.

А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь:

— Они в позоре и бесчестье, как рабы, брошены на безлюдный остров… Лишены богатства, чинов и заслуг, издыхают от голода и всеобщего презрения… Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?.. Нет, я не хочу! Мои воины готовы и завтра, и послезавтра, и сколько понадобится нести все тяготы войны, чтобы добиться славной победы!.. Да поможет нам аллах!

Слова хана произвели большое впечатление на всех. Теперь уже никто не решался подать голос за почетное отступление. Все притихли.

Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли:

— Я внимательно выслушал всех. Большинство из вас заботится не о величии Османской державы, не о славе аллаха и ислама, а о своем спокойствии, о спасении собственных голов, что не достойно воинов падишаха! Ваш боевой дух ослабел. Но он воспрянет в бою, в победах! Поэтому властью, данной мне падишахом, приказываю немедленно начать подготовку к генеральному штурму Чигирина! Этот город я сотру с лица земли, а над Чигиринской крепостью собственноручно подниму знамя ислама!..

Паши понимали состояние визиря. Два года подряд все турецкое войско не могло овладеть Чигирином, не говоря уже об окончательной победе над русскими и украинцами. Престиж Османской державы среди других государств Востока и Запада катастрофически падал. Султан неистовствовал. И Кара-Мустафа, хорошо помня о горькой доле Ибрагима-паши, жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе, а возможно, и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли Украины или нет, это его совсем не интересовало и не волновало. Речь шла о важнейшем для него — о собственной жизни и собственном благополучии. А здесь — паши знали — у визиря колебаний никогда не было. Больше того, он знал, что падение Чигирина, вопреки надеждам султана, вовсе не принесет желаемой победы, но спасет честь войска и его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твердостью.

— Я хотел бы знать, высокочтимый Мюрад-Гирей, — произнес после паузы визирь, — привезли ли твои нукеры[139] из Бахчисарая сына Ромодана-паши?

— Привезли, великий визирь.

— Пусть приведут его ко мне!.. А сейчас все идите и готовьтесь к новому наступлению, да поможет вам аллах!

Паши, молча кланяясь, начали, пятясь, покидать шатер.

2

Объехав стороною Павлыш, захваченный татарами, отряд запорожцев, сопровождавший пленного пашу к гетману Самойловичу, повернул на северо-запад. У Звенигоры под жупаном похрустывал свежий бумажный свиток — письмо Серко гетману.

Запорожцы ехали быстро и надеялись быть под Чигирином на следующее утро. Между двух коней, в брезентовой попоне, обложенный подушками, лежал Спыхальский. Арсен вез его в Дубовую Балку, где, как он надеялся, Якуб сможет поставить казака на ноги.

Всюду виднелись следы турецко-татарского нашествия. Опустошенные, сожженные села. Вытоптанные нивы. Скелеты коров и лошадей у дороги, а кое-где — человеческие. Одичавшие собаки выли по-волчьи, скрываясь при приближении всадников в сухом бурьяне.

Звенигора выслал вперед дозорных: по степи рыскали вражеские разъезды.

Под вечер один из дозорных, что ехал слева, внезапно развернул коня и галопом помчался к отряду.

— Турки! — еще издалека крикнул он. — Скачут сюда!