Посольский город

Каждое слово Языка значило только то, что оно значило. В нем не было места для полисемии и двусмысленности, а заодно и для других тропов, которые делали языками другие языки. Но идея «тотности» повернута во все стороны: она пуста, ее можно наполнить любым содержанием, превратить во всеобщий эквивалент. «Тот» всегда заключает в себе и другого, не того. Избрав путь молчания и одиночества, абсурды произвели семиотическую революцию и породили новый язык.

Он был примитивен и не знал иного времени, кроме настоящего. Но его первичное, изначальное слово было двояким: оно подразумевало тот и не-тот. Из этого примитивного вокабуляра, из движущей силы содержавшегося в нем противоречия возникли другие понятия: я, ты, они.

Созданный ими код в корне отличался от точного изображения, к которому они привыкли с детства. Но аномальным был как раз Язык: новый примитивный способ изъясняться, топоча ногами и шевеля пальцами, был ближе к человеческой речи и приходился, по крайней мере, двоюродным братом большинству языков всех мыслящих тварей, разбросанных по бескрайним просторам иммера.

– Мы никогда не могли научиться говорить на Языке, – объяснила я. – Мы только притворялись. А абсурды научились говорить, как мы. Ариекаи в этой комнате хотят лгать. То есть иначе думать о мире. Не указывать на вещи: обозначать их. Я считала, что это невозможно. Но поглядите. – Я показала на того, кто хотел меня убить. – Именно это они и делают. Каждый раз, указывая на что-то, они обозначают. Знание далось нам дорогой ценой. Зато теперь можно не сомневаться, что ариекаи способны обозначать. И научить их этому, не отрывая им крылья, – значит научить их лгать.

– Сравнения приводят к… трансгрессии. Потому что могут отсылать к чему угодно. Даже несмотря на то, что в Языке все буквально. В нем все есть только то, что оно есть, и все же я могу быть живым или мертвым, звездой или партой, рыбой, чем угодно. Сурль/Теш-Эчер понял, что так Язык стремится вырваться за свои пределы. Начать означать. – Вот почему он выбрал такую необычную стратегию лгать через нас. Я не взяла с собой книги Скайла, но я долго сидела над ними, училась по ним и спорила с ними и теперь знала, что мне нужно. – Им понадобилось причинить мне боль и накормить меня для того, чтобы я стала произносимой, потому что это должно было быть правдой. Но то, что они говорят теперь через меня… Это тоже правда, потому что они создают ее сами.

– Сравнения – это выход. Дорога от называния к обозначению. Просто дорога. Но мы можем подтолкнуть их к ней, помочь им сделать первый шаг, и они пойдут. – Чем дольше я объясняла, тем лучше сама понимала, что говорю. – Пойдут туда, где буквальное становится… – Я запнулась. – Чем-то новым. Если сравнения хорошо справляются со своей задачей, они всегда становятся чем-то другим. Мы говорим правду потому, что сами становимся ложью.

Никаких парадоксов, хотелось сказать мне; это не парадокс, не нонсенс.

– Я больше не хочу быть сравнением, – сказала я. – Сделайте меня метафорой.

Часть восьмая Переговоры

24

Мы слышали странные звуки и видели воздушные суда, покидавшие Послоград и город. В основном это были корвиды – сочетания биомеханических и бескровных технологий. Встречались среди них и покрытые шипами громадины размером с собор, старше, чем сам Послоград.

– Глазам не верю, неужели им удалось поднять их в воздух, – сказала я.

– Они не такие свирепые, какими кажутся, – ответил Брен. – Раньше это были исследовательские суда. Комедия! Даже, скажем это шепотом, со всем арсеналом Бремена у нас нет шансов.

Когда-то вместе со своим двойником Брен работал в отделе тайных договоров. Там разоблачали шпионов и двойных и тройных агентов.

– Уайат был умен, – сказал он. – Он говорил о том, что было в его распоряжении, ровно столько, чтобы от недосказанности становилось страшно. Но это была ерунда.

Флот, тяжко покачиваясь в воздухе, улетал со своей безнадежной миссией. Сняв эоли в комнате, которая выдыхала кислород, и поглядев на ждавших меня ариекаев, я поняла, как сильно я устала, и закрыла глаза.

Наш собственный побег из города оказался непростым: мы, четверо людей и ариекаи, с трудом вели нашего абсурдного пленника, одни тащили его вперед, другие толкали сзади. Силища у него была неимоверная. Нам то и дело приходилось пропускать через его кандалы заряд и тянуть его, пока он не опомнился.

– Давайте бросим его, – предложила Илл.

– Нельзя, – ответил Брен. Он усерднее всех нас старался вступить с ним в контакт на каждой остановке. Но и он не преуспел. Пленник на него даже не глядел, сосредоточив все свое яростное внимание на ариекаях-наркоманах.