Посреди России

За березами шла Маша Горохова. Она не расслышала слов, однако заметила, что на нее смотрят, и, ощущая на себе это внимание, за которым она безошибочно угадала своим женским чутьем не́что большее, чем просто взгляд на прохожую, смутилась, прибавила шаг, но не перешла на девчоночий угловатый скок — она уже выросла из него, поэтому походка ее осталась все той же женственно мягкой, словно она ступала не по земле, а по валам просохшего сена.

— Здрас-сте! — негромко сказала она и только на один миг стрельнула в их сторону крупным карим глазом.

— Доброе утро! — с удовольствием ответил архитектор и сделал движение приподняться.

Генка промолчал. Глаза его неподвижно уставились на открытую девичью шею, гладкую, как точеная кость, на матовый блеск колен, и голова его сама собой поворачивалась вслед за Машей, пока она не скрылась за углом дома.

— Красавица! — крякнул архитектор.

— Выроста, соплюха, — намеренно сгрубил Генка, чтобы как-то отогнать туман, затянувший ему глаза.

— Вот вам и… извините, невеста подросла.

— Зеленая еще, восемнадцати нет.

— Молодость — не порок. — Архитектор вздохнул и покачал головой: — Ах, молодость, молодость! С ней можно любую беду пережить. Не люблю, когда в молодости люди киснут, это — дурная болезнь.

Генка и архитектор вдруг с неожиданной для обоих одновременностью посмотрели друг на друга.

— А вы, между прочим, тоже молоды.

— Не-е… Петр Захарыч! — замотал Генка головой. — Мне уже скоро тридцать.

— Ну и что же? В тридцать три Христа распяли, так старушки до сих пор плачут, что молодой был, — пошутил архитектор.

— Меня — тоже…

— Но, но! Если хотите со мной дружить, бросьте это: я не люблю.

— Пе-тя! — донеслось из-за пруда.

— О! Заскучала, — закряхтел архитектор, подымаясь с крыльца, но уходить не торопился. Генка заметил это и спросил:

— Петр Захарыч, а в Грачевнике ничего был дом, верно?

— О! Тот дом… Я знал с детства. Дом… Прибежишь, бывало, в ту рощу и смотришь из-за деревьев, а он стоит — красавец! Песня из дерева — да и только! Хоть и небольшой был и, как теперь мне ясно, с изъянами в статике и планировке, но в то время казался мне сказочным. Именно сказочным! Если в сказках упоминался дворец — я представлял его таким, каким был тот дом, так уж, видимо, устроено человеческое воображение. Да-а… Дом. Когда-то я хотел построить такой же дом — с мезонинчиками, балкончиками, с фигурной резьбой. Сейчас все это — архаика, но в юности меня еще будоражило, пусть, думаю, смотрят люди и радуются, что в этом плохого? Да-а… Не потому ли я и архитектором-то стал? Да-а…

— Петр Захарыч…

— Дом… — покачал он головой, не слушая. — А у меня есть картина из того дома. Храню…

— Пе-тя!

— Петр Захарыч! — заторопился Генка. — Скажите, сколько мой дом стоит?

— Мм… Как вам сказать…

— Я прошу тысячу, дадут?

— Видите ли… Я — не оценщик… — архитектор надел шляпу. — Может быть, и дадут. Место здесь хорошее — березы, пруд, и видно все вокруг. Мне нравится, только вот… грязь у крыльца. Подновить бы его да фантазии немного. Ну, всего доброго! Заходите на чашку чаю, я покажу вам фотографии домов, которые я строил, — получите большое удовольствие.

Он дотронулся до шляпы и пошел. Генка не догадался встать и проводить его хотя бы до берез, он только смотрел вслед. Архитектор шел медленно и ступал так осторожно, словно нес под полой полную кринку молока.

До полдня Генка протомился в ожидании покупателей, но в этот день никто не пришел. Дома было тоскливо. Мать ушла в Каменку нянчиться с внуком. Правда, она обещала прийти в конце недели на день-другой, а потом опять в няньки, и уже надолго: начнется посевная. Она просила Генку приходить к ним ночевать — опасалась, должно быть, оставлять его в расстройстве одного, но не лежала у Генки душа ходить в Каменку; не любил он Лешку еще с детства, когда они дрались в школе… А дома тоже тоска.

Еще два раза проходила мимо дома Маша Горохова и какой-то сладкой тоской озаряла Генку. «Молодость не порок», — слышались ему слова дачника.

До вечера он слонялся по двору, косился на грязь, она после замечания дачника стала особенно бросаться в глаза. Что с ней делать? Зашел в огород, раздумался: стоит сажать самому картошку или ее посадят уже новые хозяева? «А если посадить, — думал он, — то включать ее в стоимость дома или взять отдельную цену?» Мысли его работали только в одном направлении — как продать дом быстрее и лучше, все остальное отошло на второй план. Но вот прошла уже неделя, как он вернулся, и пять дней, как повесил объявления, а покупателей все не было и, судя по разговорам с почтальонами, не намечается. Генка не знал, куда себя деть. Делать около дома ничего больше не хотелось. Дрова — щепки от стройки крыльца — кончились, а за нарубленными не хотелось ехать.

Вечером Генка пошел к Окатовым на телевизор. В чистой половине была вся семья. Детишки, те, что поменьше, таращились на телевизор с кровати, оседлав подушки; старший сын лежал вместе с отцом на полу, опершись локтями ка фуфайку, а хозяйка смотрела стоя. Она то и дело выбегала на кухню, делала там что-то и высовывалась из-за косяка.