Посреди времен, или Карта моей памяти

Через два года в марте я вернулся в Москву, почти сразу поехал к родителям. И первое, что увидел, войдя в подъезд, это коляску, а за коляской Софу, пытающуюся скатить коляску по ступенькам. Я быстро подошел, помог ей. Она мне улыбнулась радостно-растерянной улыбкой: «Думала, что совсем засох стебелек, а он, видишь, ожил, зазеленел. Сыну уже два месяца. Кто муж? Он медик. Тебе должен понравиться. Спортивный, не пьет. В больнице работает и преподает в институте». Я позволил себе поцеловать ее в щеку и спросил: «А как Владик? Что с ним?» Она засопела немного: «Ты слышал, что Зина уехала от нас? А Владик снова женился. Собирается к жене переезжать. Но совсем перестал за собой следить. Даже бреется не каждый день. А Зигфрид его умер, неожиданно. Резкое обострение диабета. Ну, я пошла. Гулять с Мишкой надо». Я поднялся к родителям. Когда вечером спускался, то на площадке первого этажа увидел Владика. Он, как всегда, курил «Беломор», который доставать было все труднее. Он действительно изменился. Щеки небритые и как-то обвисшие, выпяченный больше чем раньше кадык, глаза совсем навыкате, животик круглился над тренировочными штанами, в которых он обычно выходил курить. Плечи сутулились.

«Слышал, Борька, мою печаль? – остановил он меня. – Сын мой Зигфрид преставился, – он употребил неожиданно православное слово. – Диабет. И Зина ушла от меня. К какому-то спортсмену. Как женщина ушла, но не переехала. Хотела даже, чтобы он с нами жил. Мол, диабет у сына может излечить. Не излечил. Потом все же уехала. После смерти Зиги. А я снова решил жениться. Хотя знаешь ведь, что хорошее дело браком не назовут. – Он слабо хихикнул. – Моя новая в меру серьезна, прихрамывает, правда, с палочкой ходит. Зато никто не польстится, а то веры женщинам нет. Знаешь анекдот?»

«Ну?»

«Акушерка приходит к роженице.

– Здравствуйте мама. У вас проблемы. Вы родили мальчика с черным цветом кожи, блондина с голубыми раскосыми глазами. Пожалуйста, следующий раз в груповухе будьте осторожнее…

Роженица-то и отвечает:

– Слава Богу, он хоть не гавкает…»

Я криво ухмыльнулся:

– Думаю, не все такие… Да и Зина была нормальной женщиной. Влюбилась – бывает.

– Эх, Борька, рассказывать не буду, что было. Отец-то мой помер из-за ее поведения. Когда своего спортсмена к нам привела жить. Я ей быстро надоел, понимаешь? И Зигфрид мой от него. Она с ним уже открыто хотела жить. Но у него не могла. Мол, квартира у него маленькая. И прописать хотела. Отец еле их выгнал.

Он вдруг заплакал, не выпуская изо рта папиросу. Слезы потекли по щекам. Вид был странный, жалкий, какой-то неприятный и неопрятный. Кое-как я простился и выскочил из подъезда.

Увидел я его через пару месяцев, было начало июня. Он был одет очень неряшливо, брюки мятые, пиджак неглаженый. Его руку держала очень большая женщина, косматая, хоть с правильными чертами лица. В другой руке у нее была палка, на которую она опиралась. Шли они молча, не разговаривая, как люди, у которых нет будущего, все в прошлом.

Вечером снова увидел я его курящего у входа в квартиру. Чтобы не слушать очередного анекдота, сделал вид, что спешу, и мимоходом спросил:

– Как жизнь?

Он шумно вдохнул и ответил без анекдота, хоть и с проснувшимся вдруг еврейским акцентом:

– Разве это жизнь? Это же ужас!

5 марта 2012

8. О динозавре

Безумие, конечно. Любовь и безумие. А соперник и победитель еще и начальник. И если бы хоть человек… Но, может, ревность, как мальчику Каю, исказила Петру зрение, осколок кривого зеркала попал в глаз. Но нет, он ведь и хорошее, страстное помнил. Например, ее прошлогодний мейл вечером после секса. Она: «Привет, мой неутомимый легионер. Родной мой, счастье мое, я так рада, что ты есть и что я свалилась тебе на голову. Самочувствие прекрасное, но во всем теле такая нега разлита, что делать вообще ничего не хочется. Это не усталость даже, а просто… Я еще не вернулась, я еще там с тобой. Это было прекрасно и совершенно незабываемо. Ты изменил мою жизнь и меня вместе с ней. Я и сейчас чувствую твои руки, твои губы и все остальное… И мурашки бегут по телу. Как быстро день пролетел. И как долго теперь ждать… Сижу и думаю о тебе. Ты только не разлюбляй меня, пожалуйста. Целую, твоя девочка (я ведь твоя девочка? ты же сам говорил)». Он отвечал, стесняясь мужской грубоватости: «Мы, легионеры, всегда были работниками – на ратном поле и в любви». Она отвечала эсэмэской, но будто всем женским естеством: «О да! вчерашние бои тому подтверждение. Вот сейчас только подумала об этом – и привет, готова к новым боям».