Посреди времен, или Карта моей памяти

На следующий день пошел в церковь в соседнем селе Афонасьево. Был вторник, я знал, что службы нет, только по воскресным и праздничным дням приезжает отец Игорь из Александрова. Но хотелось посмотреть что-то все же духовное среди деревенской грязи. Первый раз я увидел эту церковь, вернее, ее руины, в начале девяностых, когда мы купили маленький садовый домик в садовом товариществе в трех километрах от деревни. Церковь стояла полуразрушенной, а на том месте, где должен быть купол, росла довольно крепкая береза. Такой явственный символ победившего язычества. Старухи рассказывали, что разрушили церковь в 30-е годы, разрушали местные комсомольцы. «Сначала их заводила на купол забрался, с балалайкой, и сверху орал срамные слова и частушки». А потом и порушили, к куполу тросы привязали, а с другой стороны к трактору, так и свалили. В конце 90-х на общем православном подъеме выкорчевали березу и поставили купол. Начались службы. Народу приходило немного, крестились пожилые женщины, как их в детстве учили. Молодые ходили редко. Пространство вокруг здания так и не привели в порядок: колдобины, выемки, колеи от ездивших мимо машин. В этот раз церковь была закрыта, но вокруг нее сновали восточные люди, штукатурили, белили, укладывали вокруг храма асфальт, говор был гортанный. «Фантастика, – просквозило соображение, – мусульмане приводят в порядок православный храм. Так что ли?» Я повернулся, завернул в ближайший дом, к знакомой, раньше у нее молоко покупали. Постучал в окно. Подошла к окну в ночной рубашке, полусогнувшись, чтобы прикрыть рубашкой колени. «Извини, не оделась еще. Молока не будет. У соседей тоже. Жара, слепни, не дают молока коровы. Может, к деду на краю села зайдешь. У него отелилась одна только что. Пока, правда, молозиво, наверно. Но через неделю наладится». Спрашиваю: «А кто у церкви возится? Вроде не наши». Она отмахнулась от меня, чуть не потеряв подол ночнушки: «Какие наши? Гастарбайтеры. Узбеки, вроде. А нашим что надо? Пива, вина и блядей! Ладно, пойду оденусь».

Через неделю возвращаемся в Москву. Едем в таком же набитом автобусе до Александрова. К поезду. Толстые неопределенного возраста женщины с тяжеленными сумками, функции от этих сумок, набиваются в автобус. Лица как из текстов Гоголя и Щедрина. Где природа поскупилась на тонкий инструмент – тяп-ляп, черты человеческие лишь намечены. Разговоры о том, что мужики не работают, не желают, спиваются. Страна пьяных нищих, не желающих работать и горюющих лишь о том, что не умеют как следует воровать. Да и интеллигенция о том же жалеет. Рассказ уже на станции одной интеллигентной сравнительно женщины. Купила избу в деревне, участок большой, 20 соток. Скосила траву, предлагает эту траву соседке, у которой корова. Та отказывается – неохота собирать, возиться, как-нибудь так. Избу обставила на городской лад. Занавески, ковры, городская посуда – все то, кстати, что и сами деревенские иметь могут. Три месяца прожила, лето. Собрались уезжать, сели в машину, полчаса отъехали, но вспомнили, что забыли что-то. Вернулись, а эти пьяные мужики уже дверь в их дом взломали и выносят все оттуда. Так что все эти рассказы из Гражданской войны, как еще с живых товарищей сапоги сдирали себе – верны. Дело только не в Гражданской войне, а в ментальности народа, паразитарной, варварской и очень примитивно материальной. Вещь хочется иметь, но заработать не хочется, лучше украсть.