Посредине пути

Судить их жизнь или что-нибудь решать нам с маленьким Зайцем в то время было фактически невозможно. Единственно, после возвращения из армии Александр в нас нуждался, когда нужно было подыскать для него работу, удовлетворяющую его. Я тогда обзванивал заместителей господа бога в Москве (заместителей тех, кто может все или почти все) и говорил им об Александре, что он добрый малый (в принципе это так), что старательный (чего, конечно, я не мог знать), что… одним словом, отличный парнишка, которому лишь не повезло в самом начале жизни, и отца, наконец, никто себе сам не выбирает… Я говорил, а Зайчик в ванной занималась стиркой, слушала и роняла слезы радости (что о ее сыне так отзываются) в мыльную воду.

Когда все это было! Миллион лет прошло. Такие вот дела, уважаемая Тийю из Фленсбурга! Миллион лет прошло с тех пор, когда мы с Зайчишкой тихонько, без бурных объяснений расстались. А теперь, будучи проездом в Москве, я бродил по городу, предаваясь воспоминаниям.

Мой отъезд из столицы пришелся на понедельник. Встал я рано, решил пойти в парикмахерскую — хоть раз в месяц, а надо отыскать собственные уши, склонные затеряться в растительности, которая только вокруг них и продолжает расти по-прежнему буйно. К тому же я надеялся, что народу будет немного, учитывая, что понедельник — день тяжелый. У мужиков, подумал я, голова еще болит. Если пойти сразу к открытию, в семь часов тридцать минут, наверное, буду первым. Решил идти в парикмахерскую недалеко от «нашего» с Зайчиком дома.

По транзистору меня предупредили, что ожидается двадцать семь градусов без осадков, и я полагал, что моей начинающейся лысине солнечные лучи не повредят. Загорелая лысина, между прочим, выглядит намного симпатичнее, чем незагорелая.

По пути я прикидывал в уме варианты шуток, какими можно расположить парикмахера, вернее парикмахершу. В этой мастерской работал только один мужчина, мастер Вася, но могла быть не его смена. Вася после выходного, насколько я помнил, никогда в первую смену не выходил. Остальные два мастера — женщины. А расположить людей к себе крайне необходимо.

Однажды я подстригался у женщины-мастера, у которой болел зуб, а я ее своими ушами так рассмешил, что зуб перестал болеть — и как же она меня подстригла! Я помолодел. Причем же ничего не выдумывал, просто рассказал: одно ухо у меня выше, а другое ниже потому, что в детстве сильно проказничал, а драли почему-то лишь за одно ухо — и вытянули. Разумеется, обмолвился, что мешают они в городском транспорте в часы пик, что трудно двигаться против ветра…

Теперь то же самое, шагаю и думаю: не травануть ли про уши? Я давно здесь не бывал, они меня все забыли и уши мои, разумеется, тоже. Смотря, конечно, которая тебя обслужит. Есть здесь… во всяком случае, была в смене Васьки одна костлявая, ты ей хоть про уши, хоть про хвост — стена непробиваемая, чувства юмора нет. Другая же из них такая, к которой стараются попасть преимущественно клиенты, которым за сорок, и понять это можно только так: им нравится, когда она пухленькими пальчиками щекочет, ерзая при этом выдающейся грудью где-то около твоего носа. Но мастерства там кот наплакал, так обкорнает — первый милиционер остановит, поинтересуется, откуда сбежал. Подойдя к парикмахерской, глянул на часы — еще не было половины восьмого, но они уже открыли. Правда, из мастеров никого не было. Старенькая уборщица уборку затеяла — непонятно, почему не вечером после закрытия? Мой расчет, что приду первым, не оправдался. Три гаврика уже сидели, ждали. Один с орденом, другой, седой, с лентой, третий, лысый, без ордена, но на деревянной ноге. Еще один зашел. Он, оказывается, на улице стоял, курил, но он и был первый. Лет тридцати, сухопарый, нервный, с презрительно ко всему на свете оттопыренной нижней губой и сморщенным носом. Он стал о чем-то навязчиво рассказывать одноногому.

— …У нас… бесполезно! Даже та-а-кую мелочь не умеют! — Он махнул рукой.

Одноногий безразлично поддакнул, сам уткнулся в «Правду». Нервный от него не отставал, выражал недовольство, по поводу чего — понять было невозможно.

— А эти… одно и то же, ловят — отпускают, отпустят — опять ловят. Бесполезно!..

Он махнул безнадежно рукой, обведя всех сердитым взглядом, словно ища подтверждения своей правде. Остальные сперва были уже готовы соучаствовать в его недовольстве, но тут же отвернулись.

Тогда пришла она, мастер. Совсем не та, которую я ждал, из другой смены. Костлявая. Тоже нервная. Да еще в плохом настроении, потому что на улице дождь пошел, а обещали без осадков. Седой тоже посмотрел недоуменно в окно и объяснил: «Ну да, у них там на метеостанции раньше подагрик работал, тогда они угадывали правильно, но подагрик умер, теперь они не знают, что и объявить…»

— Бесполезно… — среагировал нервный, — такой пустяк, а не могут.

А если парикмахерша в плохом настроении и шутить не любит, как же она тебя подстрижет? Она же, надевая халат, ворчала: «У людей выходной как выходной, гуляют, а тут руки отваливаются»…