Посредине пути

Мы вошли в дом. Здесь с помощью Тийю, хотя и сам я грязь не терплю, стало намного уютнее. Я начал готовить чай. Честно признаться, общение мужчин при посредстве водки или вина стало настолько естественным, что теперь я даже как-то неловко почувствовал себя, словно и говорить не о чем. О погоде? Уже поговорили. Как-то непривычно: два мужика за столом… пьют чай с белым хлебом.

— А тот, в такси, — вспомнил я водителя, — тоже, может, чаю хочет?

— Он… нет, — сказал Хуго и усмехнулся. — Он тоже из непьющих и вообще необщительный, так что… — Хуго махнул рукой и добавил — Это мой брат, в Тарту на Пуйестее живет, свой дом имеет, жена русская, детей нет… почему-то.

Мне стало как-то не по себе: не слишком ли много непьющих сразу.

— Так что вы, — то он мне «ты» говорил, а то вдруг «вы», — вы тут, говорят, пишете… Писатель или как?

Вот этого вопроса я и боялся: скажу «да», он мне за жилье такую цену заломит, что горбатым стану в колхозе, ворочая мешки. Всем почему-то кажется, что писатели — фальшивомонетчики, деньги сами рисуют. Я, конечно, признался, что — да, пишу понемногу, но зарабатываю мало.

— Понимаешь, — сказал я, — те, у кого более приятные персонажи, скажем, герои труда или войны, разведчики или следователи, — они зарабатывают много. У меня же — уголовники, алкоголики… Кстати, а ты не читал «Бежать от тени своей»?

Он, оказывается, не читал. Но кто он сам-то, мой гость-хозяин?

— Значит, ты здесь надолго? — не дал он, однако, мне спросить.

— А на сколько можно? И что ты здесь хочешь сделать — сауну, дачу, тюльпаны разводить?

— Ничего не буду… пока. Нет денег. Успеется. Сейчас планы другие. Тоже машину приобретаю, а то сюда ездить неблизко. Так что живи сколько хочешь.

— Но за сколько? — задал я теперь уже в лоб самый главный для меня вопрос.

— Ничего не надо.

Он объяснил свой ответ вполне правдоподобно: ему выгодно, когда на хуторе живая душа имеется, — хоть не растащат дом с пристройками, не сломают, а то ведь могут запросто уволочь как стройматериалы или даже топливо, древесина еще крепкая; а он будет наезжать, наведываться, чай пить, когда есть время. Здесь созрел совершенно закономерный вопрос: много ли, часто ли бывает у него это время, а если не часто, то почему.

— Я в колхозе «Калевипоег» заведую цехом, зеркала делаем для грузовых автомобилей. У нас дело там широко поставлено. Был у нас головастый один… Помер. Но это все, как говорится, дело его рук. Он все организовывал, приходилось со всеми выпивать, от этого и умер… Вот бы тебе написать о нем, интереснейшая была личность. В другой раз расскажу, сейчас ехать надо. Эвальд, верно, газету дважды уже прочитал.

Мы простились, и он оставил меня убирать со стола. Со двора послышался шум отъезжающего такси.

Осень. Мрачновато по вечерам. Осень в Эстонии всегда красива, но только по октябрь. Ноябрь уже не радует. В тропиках не знаю как, здесь же мрачно даже днем, если нет солнца, а вечер скоро приходит, быстро сереет, и уже надо идти колоть дрова и топить печь, ибо нет ничего более превосходного на свете, чем в мерзкую погоду потрескивающая веселым огнем печь в старом пустом доме.

Дом, конечно, был меблирован отвратительно с точки зрения граждан, считающих необходимым обставляться импортными комплектами; Андрес, сын усопшего Роберта, все вещи старика, которые хоть что-то стоили, вывез вскоре после похорон. Но старье, которое шаталось, скрипело, разваливалось, — осталось. Допотопное барахло — комоды, шкафы, стулья самодельные — пригодились бы «Мосфильму» в качестве реквизита. Но мне они весьма привычны, потому что приличной мебели у меня не было никогда с того самого дня, как покинул родительский кров еще в детстве.

Правда, в свою первую и последнюю собственную квартиру, которой я в Москве пользовался десять лет, я в самом начале натаскал совершенно новую мебель — чтобы почувствовать, что это такое. Она быстро осточертела своим блеском (не переношу, когда блестит), и я все раздарил. Так удобнее, не надо самому увозить, это непросто и недешево.

Что же касается уюта, он достигается с помощью фантазии и, естественно, хорошего вкуса, а он у меня хороший (правда, редко кто сомневается в своем вкусе). И, конечно же, уют — это чистота. Я считаю, последняя — первостепенная необходимость, хотя и здесь, конечно, дело вкуса, ибо, если человек всю жизнь провел в грязи и ты его заставишь жить в чистоте, так он и помереть может с непривычки. Мне рассказывала одна свинарка, что однажды колхозная свинья была продана в частное хозяйство и там подохла в антисанитарном, по ее свинячьему соображению, сарае, потому что не привыкла к чистоте.

На хуторе же старые доски, краска везде облупилась, но… медные ручки при свете огня из открытой дверцы печи причудливо сверкают, словно золотые листья осины…