ПОСТ

Тогда Егор, качаясь, подергиваясь, бросается на карачки, отползает на другой конец гаража, расшвыривает в углу – молоток, пилу, долото – находит коробок от длинных охотничьих спичек – набитый блестящими новыми гвоздиками.

Уже не соображая, что делает, приставляет себе по гвоздику с каждой стороны к ушам – вкладывает в раковину.

– Мор тоооод чеееерн чууууу аабаааадоон жоооо ххуууум гнииии!!

Приказывает рукам подняться – разводит в стороны ладони – и схлопывает их так, чтобы разом забить себе гвоздики в оба уха.

Молния – гром – взрыв – смерть!

6.

– Всем взяться за руки! Женя! Возьми Алину! Соня! Дай мне ручку!

Дети таращатся на нее своими глазищами, что-то лепечут ей – но она не может понять, что. Соня ревет, Алина что-то говорит без остановки, Рондики молчат, держатся друг за друга.

За ту неделю, которую Мишель провела с ними в классе, помогая учительнице, они хотя бы стали ее признавать. Раньше бы они разбежались тут же… А теперь вот стоят. Ждут. Ждут от нее, что она объяснит им, что происходит и что им делать.

– Я не слышу.

Мишель обращается к Алине, показывает ей на свои уши.

– Я оглохла. У меня над ухом выстрелили, и… Ничего не слышу. Поэтому вы просто делайте так, как я вам скажу, ладно? Покивайте, если понимаете!

Они кивают. А что она им скажет?

– Нам надо спрятаться. Во двор нельзя выходить. Там злые люди. Все поняли?

Кивают. Соня вцепилась в ее руку так, что пальцы побелели. Соня все видела. Забыла, что Мишель глухая, что-то спрашивает у нее.

– Я не слышу. Нет, совсем ничего. Пойдемте… В класс?

У класса окна на другую сторону. Куда еще, как не туда? И она тянет их за собой цепочкой наверх. Кто-то навстречу – Юля Виноградова. Мишель говорит ей, притворяясь спокойной – но не ощущая своего голоса, поэтому неизвестно, как:

– Там стреляют. Во дворе. Я прячу детей в классе. Приводите Ваню. У нас окна в другую сторону. Хорошо?

Юля тоже шамкает ртом, но Мишель не может опять объяснять, что потеряла слух, она просто тянет за собой эту гирлянду зареванных глазастых детей – чужих детей, которыми она никогда не хотела заниматься, в которых просто случайно влипла и от которых теперь не может отлепиться.

Юля Виноградова догоняет ее через два пролета – отдает ей своего Ванечку, доверяет… Неужели так легко? Мишель четырехлетнего серьезного Ваню берет за запястье, тому неудобно, но ей спокойней так – чтобы он не выскользнул из ее потных пальцев, если вдруг испугается чего-то.

Класс заперт.

Мишель оглядывается на детей – растерянно. Они ждут от нее чего-то… Всего.

Господи, да есть же ключ!

Татьяна Павловна дала. Чтобы Мишель могла запирать сама, когда с уборкой закончит. Находит. Вставляет скачущий ключ в замок, раз, два, с третьего попадает – проворачивает криво, он не идет. Соня дергает за руку нетерпеливо.

– Подожди! Подожди чуть-чуть!

Мишель не слышит себя, и Соня, кажется, тоже не слышит, настаивает, дергается, выкручивается. Да сколько можно! И так жарко! Мишель вся взмокла, хочется зашвырнуть этот ключ чертов!

– Я сейчас ключ из-за тебя сломаю, тогда мы вообще в этот класс не попадем! Да что такое-то?!

Оборачивается.

Пролетом ниже стоит Татьяна Николаевна и держит за руку одного из Рондиков. Челюсть у нее шевелится, как будто она Рондика за что-то отчитывает, но глаза стеклянные, а губы обметаны. Рондик суетится, хочет вроде высвободиться, но вяло – и вянет, и никнет.

Мишель этот бессмысленный взгляд узнает сразу – один раз увидишь, больше не забудешь. Она бросает Соню, по ступенькам спускается ниже на пролет… Хватает Татьяну Николаевну за курчавые волосы – и об угол подоконника лицом. И еще. Из той каплет кровь, но Рондика она не отпускает – или Рондик уже не отпускает ее? Мишель тянет мальчика на себя, но этих невозможно перетянуть, это как трактор сдвинуть, такая тяжесть.

Захваченный Рондик что-то тоже там лопочет, смотрит на своего брата, Татьяна Николаевна смотрит через красное, которое льется из ее рассеченного лба, не пытается стереть, хотя оно и по глазам ей течет и все в красный красит. Тогда Мишель одного за другим очарованных почти уже детей толкает вверх, вверх – и разлучает близнецов.

Запихивает в класс всех, кого смогла пока что спасти – Соню, Ваню Виноградова, Алину, одного Рондика, бьющегося в истерике без брата, запирает дверь, придвигает к двери парту, и еще одну, и еще. А потом зажимает Соне уши и кричит так, что снова ломят и мокнут уши.

7.

Стадион.

Прожектора все сгоревшие – и тут черно. Егор стоит один посреди поля. Кажется, что трибуны полны народа – но никто не хлопает ему, никто не кричит его имя. Люди смотрят на него из затененных лож в гробовой тишине, пожирают его глазами, но не издают ни звука.

Егор берет в руки гитару – свою, любимую. Единственное его наследство, прощальный ему подарок сбежавшего от матери отца. Трогает струны: они поют. Поют! А он-то боялся, что в этом мире вообще ничто не звучит.

Тогда почему трибуны молчат?

Кто там вообще на них засел, почему так смотрят на него, чего от него ждут?

Ладно.

У Егора есть песня для них. Он повторяет слова про себя: