ПОСТ

Тогда он берет мел и царапает на стене: «НАДО ИХ ОГЛУШИТЬ». «ВСЕХ». «СЕЙЧАС». «ПО-ДРУГОМУ МЫ ИХ НЕ СПАСЕМ». Мишель на каждое слово только мотает головой. Нет, нет, нет. Хватает мел и тоже карябает: «Я НЕ БУДУ!». «НИ ЗА ЧТО!». «ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА?»

Егор отвечает мелом: «НУ А КТО ЕЩЕ?». «Я ТОЖЕ НЕ ХОЧУ». «НАДО». «НАДО ВМЕСТЕ». «ОДИН НЕ СМОГУ».

Потом лезет в карман – там кстати колется острое.

Гвоздики.

9.

Внизу ночь не кончается никогда, но наверху-то она должна уже закончиться.

Теперь никто из них ничего не слышит.

Хорошо, потому что не слышно детские рыдания. Плохо, потому что не слышно приближающихся шагов.

Егор пишет Мишель: «Я ПОЙДУ ПРОВЕРЮ».

«СИДИТЕ ЗДЕСЬ».

«АВТОМАТ У ТЕБЯ».

«ФОНАРЬ ТОЖЕ».

Мишель отчаянно шкрябает: «Я ОДНА НЕ ОСТАНУСЬ С НИМИ!», «КУДА ТЫ?!».

Егор ей: «ДЕТЕЙ ТУДА ТАЩИТЬ НЕЛЬЗЯ». «ТАК НЕЛЬЗЯ УЙТИ». «НАДО ЗНАТЬ, ЧТО ОНИ НЕ ВЫБЕРУТСЯ». «ПОНИМАЕШЬ?»

Мишель тяжело дышит, берется что-то писать, но мелок крошится в пальцах – она слишком сильно на него давит.

Он царапает: «НЕ ПРИДУ ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА – УХОДИТЕ! ПО КОРИДОРУ ПРЯМО». Она мотает головой. И так плохо, и сяк плохо.

Но ему нужно. Нужно подняться и проверить.

Узнать, чем все кончилось. Удостовериться, что одержимые не сбежали за стену.

Найти мать.

Егор не смотрит на ее возражения, отворачивает вентиль, отодвигает заслон, выходит в черный подвальный коридор, как слепоглухонемой, одними пальцами ищет себе дорогу. Он тут сто раз бывал, и все равно не с первого раза находит, и падает, и падает, и поднимается, и бредет дальше. Наконец в черном появляется сероватое, какие-то очертания начинают вырисовываться, падает в этот ад лучик сверху, и Егор за него цепляется, как рыба за наживку.

И выплывает на поверхность.

Там, и правда, день.

Солнце подсвечивает стоящую в воздухе гарь. Сажа висит в воздухе, не падает.

Егор идет по стеночке, перемещается короткими перебежками, выглядывает из-за углов, открытое пространство переползает. Доходит до двора.

Все завалено телами. Голыми, истерзанными, с разбитыми головами, изъязвленными пулями. Тут и там валяются брезентовые люди. Как будто волки их грызли. И местные, с Поста – некоторые тоже с оружием в руках погибли, а другие голые и в пене.

Движения, вроде бы, никакого. Вороны только кружатся. Кружатся молча. Все вокруг молчат.

Егор нагибается к одному, поднимает автомат.

Вдруг – под вагоном, через него – видит чьи-то ноги.

Там стоит человек. Услышал он его? Или тоже глухой?

Егор щелкает предохранителем, падает на землю. Смотрит под дном. Ноги в брюках, брезент висит. Егор прокатывается под вагоном – вскакивает.

Нет, не одержимый. Раненый брезентовый, с поезда. Идет, хромает. Идет – от открытых ворот. Открытых! Это он только что их?! Он их открыл? Зачем?!

Замечает Егора. Машет ему рукой.

Егор ему тоже.

А тот забирается на приступку стоящего ровно вагона и начинает открывать вагонную дверь. Открывает дверь вагона, в котором заперты одержимые.

Егора холодный пот прошибает.

– Ты чего делаешь?!

Но голос же у Егора отняли. И брезентовый его не слышит. Знай себе, ковыряет замок.

– Они ж выйдут! Там же еще есть! Они тебя же первого разорвут!

Но тот не отстает от двери. С таким упорством курочит ее, как будто тоже одержим. А он и одержим ведь, говорит себе Егор. Он сейчас и умрет, лишь бы выпустить этих.

Может, сначала они хотели так проскочить… Мимо Поста. И людей, которые ни при чем, пощадить. Они же до Москвы хотели добраться, они Москву хотели отравить. Пытались уговорить Полкана, ждали…

А теперь уже им все равно, как. Ему все равно, этому. Он тут один уже, видно. Последний.

Егор вскидывает калаш, наводит – и лепит раз, другой, третий. Мимо. Человек тоже перекидывает свой автомат из руки в руку, поднимает, и – облачка голубой гари из дула пых-пых, и облачка пыли вокруг Егора пляшут. Все тихо, все понарошку.

Человек лучше целится. Ближе, ближе… И вдруг он складывается пополам, садится в высохшую грязь и автомат свой роняет. Хватается за живот, держится за него обеими руками. Задумался, сник. И сидит смирнехонько.

Это не Егор его так.

Егор смотрит – откуда это?

От подъезда идет Ринат. В руке винтовка с оптикой, идет и улыбается. Жив, курилка! Пересидел!

Егор ему улыбается тоже. Сухожилия сами тянут губы кверху.

Ринат спрашивает что-то, Егор на уши показывает. Чертит ему буквы в грязи: что тут было? Ринат ему тоже, кое-как: «ВРОДЕ ВСЕХ ЗАГАСИЛИ. НИКТО НЕ УШЕЛ». Егор ему – «КРОМЕ ТЕХ, КТО В ПОЕЗДЕ». Ринат скалится: «ЗНАЧИТ, НАДО И ПО ПОЕЗДУ ПРОЙТИСЬ!» Егора мутит при одной мысли об этом, и он отчаянно мотает головой: «НЕТ!», «Я НЕ БУДУ!»

Ринат пожимает плечами: «А Я МОГУ».