ПОСТ

Егор хочет ему написать «СПАСИБО» – за то, что тот с такой вот легкостью готов взять на себя стрельбу в упор по тысяче, или сколько их там, этих несчастных бешеных загнанных в вагоны людей, за то, что он готов избавить от этого Егора. У каждого свой пост, свой – у каждого, и вот этот – палача, мясника, это не его пост, не Егора. Там ведь даже не будет схватки, Егор их не слышит, это надо в упор, каждого, одного за другим, неважно – мужчина он там голый, или женщина, или… Егор уже и так много сделал, он сегодня мальчика задушил курткой, он своей учительнице в лицо выстрелил, его теперь надо отпустить, его надо освободить теперь, дать ему забрать Мишель, найти мать и уйти… Его надо отпустить.

«СПАСИБО!»

Но Ринат не читает, отвлекается.

Задирает голову, смотрит тревожно куда-то, кого-то ищет в окнах. Егор окликает его, но Ринат больше не обращает на него внимания. Поводит подбородком, ухом оборачивается… Настраивается. Настраивается на голос…

Егор тоже – за ним – куда ты глядишь, что там?

Понимает.

Изолятор. Откуда отец Даниил проповедовал. И там – за гнутой решеткой, за битыми острыми стеклами – фигура. Кряжистая кабанья фигура, темный силуэт.

Ринат вскидывается, будто передергивает его от услышанного. А потом расправляет плечи.

Егор обходит его осторожно вокруг – чтобы увидеть лицо. Губы.

Ринат шепчет. Шепчет сначала, а потом начинает говорить, все более уверенно, все более яростно, не затыкаясь… Егор подходит к нему в упор и сразу в голову ему стреляет. Из Рината брызжет назад красная гуща, Егор опускается на колени и его выворачивает наизнанку – едким, кислым.

Потом ходит между тел, ищет мать.

Потом идет, труся страшно, в квартиру. Нет ее там. Все кругом пусто.

Может, сбежала? Тогда потом найдется! Сердце говорит – сбежала.

Потом он сидит на земле.

Сидит под окнами изолятора и смотрит наверх.

Там, наверху, человек с кабаньим силуэтом беснуется, мечется, запертый, говорит, говорит, говорит не переставая, но Егор ничего этого не слышит. Он смотрит на Полкана за решеткой, и оглядывается на поезд: двадцать один вагон, не считая сгоревшего. Двадцать один вагон. От вагонов по земле идет вибрация. В них тоже мечутся и тоже беснуются.

Их выпустить нельзя никого. И нельзя их тут оставить так. Вдруг они… Вырвутся как-нибудь. Или из Москвы все-таки приедет караван… Из ебаной этой их сучьей Москвы.

Почему он, почему Егор должен? Почему?!

Глазам горячо. Егор трет их кулаками. Горло дерет.

Егор ему орет тоже:

– Почему я?! Почему делали вы, а разгребать – мне?! А?!

Всем все равно: одни сдохли, другие с винта слетели.

Это вы, вы, вы выпустили это в мир, эту отраву, выблевали в него это зло, это при вас, это ваши хозяева, ваши командиры, а вы или помогали, или – даже если и не помогали, то в сторонку отошли, или отвернулись – думали, если не увидите, если не услышите – то оно как будто само собой случилось и само собой кончится! А ничего, ничего не кончится само по себе – вот оно, выплеснулось и висит в воздухе, загадило землю, и никуда оно не денется само, вы думаете, вы сдохнете – и привет, и вас больше не ебет, но оно от этого не рассосется само, оно тут останется, оно тут всегда будет, его мне, его нам хлебать-расхлебывать, нам, вашим детям, а если мы не расхлебаем, не вылижем до конца – то тогда нашим детям, это нам за вас, за сук, за мразей отвечать, а почему?! А с какой стати?!

Егор не будет это, не будет, он не пойдет по вагонам, не станет их, одного за другим убивать, через решетки стрелять в них, нет, нет и нет!

– Я не собираюсь их! Слышь ты меня?! Я не хочу! Ты меня зачем в это вмазываешь?! А?! Меня – зачем! Это вы, это ваш ебаный старый мир! Я не буду этого делать! Сволочь! Сука ты! Скотина! Вы все! Вы все! В залупу он не лазил, видали?! Урод! Уродина!

А больше некому: одни с винта слетели, других сдохли.

Егор машет на Полкана рукой.

Бредет, собирает по двору чужие автоматы, еще в караулке находит. Возвращается к воротам, выглядывает – никого. Запирает обратно. Вдруг что не получится?

Ринат хорошо бы справился. Ринат был подходящий для этого человек. Он и с собаками бешеными тогда… В клетках. А тут, считай, то же самое.

Надо просто подумать. Надо подумать, как – чтобы через решетки, чтобы всегда с расстояния. Голосов он их не услышит, бормотания их. Просто надо так, чтобы всегда через решетку. Все время в голову. Из вагона в вагон. Двадцать один вагон так, или сколько… За два часа, может, и не уложится. Дождется его Мишель или нет?

Он снова садится и плачет.

Потом встает.

– Прости, Господи, великое прегрешение. И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…

Дальше не помнит.

Начинает он с последнего вагона.

10.

Сонечка теребит Мишель за руку. Показывает на дверь.

Ваня Виноградов берет мел, выводит: «СТУЧАТ».

Мишель наваливается на вентиль, отворачивает его…

Егор вваливается внутрь. Воняет паленым, порохом; и еще сладким, как лежалое мясо. Руки у него висят вдоль тела. Хребет будто выдернули из спины – так согнут. Глаза выгорели и потухли.