Пост Леонардо

Аруйаве удовлетворенно шурит глаз и окидывает утомленным и строгим взглядом робко толпящихся у входа в шалаш соплеменников. Вероятно, с таким же выражением снисходительного сочувствия к менее удачливым собратьям его отец и дед возвращались некогда в деревню после хорошей охоты, неся на плече тушки жирных макак. Насладившись минутой почтительного молчания, Аруйаве небрежным движением руки вновь переключает рацию и спокойно отвечает:

— Алло, алло, Леонардо! Вас слышим отлично. У нас все в порядке! У нас все в порядке! Вчера был дождь и ураган. Дождь и ураган! Сорвана крыша склада. Сорвана крыша склада! Затопило плантации кукурузы. Затопило плантации кукурузы! Кончается рис и фасоль! Кончается рис и фасоль! Если через неделю не будет прислано продовольствие, будет плохо. У детей суйа эпидемия коклюша! Эпидемия коклюша! Клаудио просит прислать лекарств. Нет лекарств. Дети болеют! Клаудио срочно просит лекарства! Кончаю, у нас все в порядке! У нас все отлично. Как слышите? Прием!

У них все отлично... Только кончился рис, затопило плантации, дети больны коклюшем и нет лекарств. А в остальном... Да, этот парень, можно было поручиться, не умрет от инфаркта. Клаудио молча улыбается, глядя на деловито прощающегося с Орландо Аруйаве. Улыбается так, будто разделяет оптимизм своего «премьер-министра».

Потом мы завтракали, обжигаясь «рис-фасолью». Галон, размахивая ложкой, рассказывал, как в позапрошлом году чукарамае, явившиеся с визитом вежливости к Клаудио, чуть не устроили тут, в Диауаруме, настоящую войну. Клаудио смущенно улыбался, уткнув глаза в миску. И нельзя было понять, как он относится к тому, что говорил Галон. И если подогретый привезенным нами виски Галон не преувеличивал, то эпизод сей вполне заслуживал включения в мой путевой дневник.

— Чукарамае прибили и съели поросенка. Думали, что он дикий, а он оказался из хозяйства Диауарума. Несколько журуна, которые помогают тут Клаудио, возмутились и устроили скандал. Сначала просто ругались. Потом детишки журуна закидали камнями мальчишку чукарамае, когда он залез на дерево в поисках плодов гойабы. Чукарамае начали мазаться черной краской, что означает объявление войны. Тогда в дело вмешался Клаудио. Он велел всем журуна успокоиться и прекратить подготовку к войне. И еще велел прислать к нему Кретире, вождя чукарамае. Кретире явился с группой своих воинов. Но Клаудио сказал, что будет разговаривать с ним одним. Кретире упрямился, но потом согласился. Он вошел в шалаш, где лежал Клаудио, и стал кричать: «Клаудио, ты мне не отец! Я тебя не боюсь, я тебя убью!» Потом сказал, что его племя самое сильное, что они никого не боятся, всех поубивают и сожгут Диауарум.

Клаудио, лежа в своем гамаке, дал ему выговориться до конца. Потом заговорил сам. Два часа никто не входил в хижину, где были Клаудио и Кретире. Два часа стояли, как часовые на посту, выкрашенные в черную краску воины чукарамае. Через два часа Клаудио и Кретире вышли наружу. Старый вождь плакал. Прощаясь, он обнял Клаудио и, прислонившись головой к голове, пообещал: «Чукарамае теперь будет хорошим. Чукарамае был совсем глупым».

— Ну что? Так все было или не так? — спрашивает Галон Клаудио, закончив свой рассказ. — Что ты ему сказал, этому старику?

Клаудио улыбается:

— Мы с ним побеседовали о философии Канта. На реке послышалось тарахтение мотора.

— Это Аруйаве, — говорит Клаудио. — Я велел ему подготовить лодку. Надеюсь, вы не откажетесь съездить к суйа?

К моему величайшему удовольствию, Галон отказывается, предпочтя рыбалку. И слава богу: Галон — отличный парень и хороший товарищ, но уж больно говорлив. И если бы он отправился с нами, вместо серьезного разговора с Клаудио, на который я рассчитывал, поездка превратилась бы в веселый дружеский пикник, орошенный виски, свежими анекдотами и нескончаемой светской болтовней. Прощаясь, я с благодарностью пожимаю руку Галону и Арналдо и желаю им счастливой ловли. На ее успешный исход можно надеяться прежде всего потому, что Клаудио откомандировал с ними одного понимающего в этом деле журуна.

Распрощавшись с рыболовами, мы с Клаудио идем к берегу, балансируя на острых камнях, забираемся в лодку к Аруйаве, едва не зачерпнув воды, и тут же отчаливаем.

Аруйаве сразу же выходит на середину реки, и я могу оглядеться и вдохнуть полной грудью посвежевший влажный воздух Шингу. В этом месте она достигает метров трехсот ширины. Соломенные крыши и тяжелые кроны манговых деревьев Диауарума быстро отодвигаются вдаль. Мы идем вдоль левого берега, где раскинулись, насколько хватает глаз, ослепительные пляжи: нескончаемые километры девственного песка, и я с ужасом вспоминаю о моих сочинских отпусках, о мучительных поисках квадратного метра грязной гальки, на который, кроме себя и супруги, нужно пристроить еще сумку с провизией, о душераздирающих «ландышах», несущихся из громкоговорителей, и о заботливых дежурных, не выпускающих купальщиков в море далее прижавшейся к берегу линии буйков.