Post-scriptum (1982-2013)

Габ согласилась на их предложение поспать два часа, не потому, что ей этого хотелось, а потому, что она понимала: мы мешаем дедушке-самоанцу смотреть матч. Мы отправились в faalas современного типа, расположенную неподалеку от дедушкиной хибарки. Когда мы уходили, он улыбался. Его хибарка стояла на сваях, к ней с помощью провисающего кабеля было подведено электричество, телевизор с большим экраном был единственным предметом обстановки. Нас привели в комнатенку, набитую диванами и цветами и похожую на морг. Изображения Христа с белокурыми детьми, увитые гирляндами и раковинами, выцветшие фотоснимки, вставленные в рамки из жемчуга, с которых на нас смотрели более или менее отдаленные предки, о которых явно не забывали. Первые причастия, свадьбы, новорожденные на стенах – все, как у меня на улице Ла-Тур. Диван, на который нам указали, был обит бархатом, нам дали чистую простыню, чтобы можно было укрыться от комаров, – окна были распахнуты настежь. Стены были задрапированы тканью. Габ, завернувшись с головой в простыню, стала похожа на мумию. Я спать не могла, беспокоясь по поводу самолета и желания сходить по-маленькому, которое мучило меня уже несколько часов, я не могла лежать и стала изучать наше пристанище, не сходя с места, чтобы не обидеть хозяев, но глаза мои внимательно всматривались во все, и вот я увидела на потолке самого огромного таракана, какого мне приходилось видеть в жизни, не считая того, которого я нашла в своем нижнем белье на Кубе. Этот, в отличие от кубинского, был жив и полз как ни в чем не бывало прямо над головой Габриэль. «Что это за звук?» – прошептала она под простыней. «Не знаю», – ответила я, после чего заметила вереницу почти прозрачных ящериц с расставленными в стороны лапками – я видела таких однажды, когда была с маленькой Лу на Филиппинах. «Это всего лишь ящерицы с клейкими лапками, чтобы ловить комаров», – сказала я в темноте. Какие-то молчаливые тени придвинулись к нам, и я увидела, что совершенно очаровательная девочка рассматривает меня, спрятавшись за другим диваном, также обтянутым бархатом. Видимо, она уже какое-то время не сводила с нас глаз. Я спросила, как ее зовут. «Аве», – выговорила она на отличном английском. Я поинтересовалась, могу ли нарисовать ее, она кивнула, вскоре к ней присоединился грустный мальчик, и я нарисовала брата с сестрой; мне с ними было легче найти общий язык, чем с дедушкой, он сидел с таксистом и какой-то теткой перед телевизором. Аве было двенадцать лет, ее брату семь.

Мы спросили у восхитительной Аве, можно ли нам воспользоваться туалетом, она проводила нас в какое-то темное помещение и протянула нам туалетную бумагу; со всех сторон доносилось кудахтанье, я распевала во все горло, а Габ свистела. Благодаря полученному на Кубе опыту мне удалось исправить слив в унитазе, к всеобщей радости, мы попрощались с дедушкой, сфотографировались, обещали писать друг другу; нам дали мыло, пластиковый умывальник и полотенце, чтобы мы могли сполоснуть руки после курятины, нам дали постель, новую простыню, нас опекали не хуже, чем в дортуаре, но чем мы могли их отблагодарить? Мы явились к ним без чемоданов, всего на один день, я подарила утренний крем от Элизабет Арден, а Габ пробник крема из аптеки, мы чувствовали, что не на высоте и не соответствуем чудесным детям и нашим словно сошедшим с полотен Гогена хозяевам. Обещания, обещания… «Обещаете не забыть меня?» – спросил нас таксист в аэропорту. Мне показалось, что еще немного, и Габ расплачется. Мы обменялись адресами, и он попросил замолвить за него словечко в отеле. Было 1:45 ночи. В аэропорту, который выглядел теперь оживленным, мы увидели двух молодых людей, которые бежали по лестницам, на них были развевающиеся рубашки, черные галстуки и сногсшибательные lavilavis в духе журнала «Вог»; пустырь перед аэропортом заполняли грузные женщины, с невероятно широкими запястьями, ширококостные, с ногами, подобными деревьям, без щиколоток, с полными икрами, это были жемчужины народа самоа, и мне, как Стивенсону, захотелось жить, любить и умереть здесь, было в них что-то нежное и детское; с иными, нежели у нас, пропорциями, они походили на больших кукол. Туристы выглядели такими заурядными в сравнении с ними; мы удалялись от экватора и направлялись в сторону дождливой Новой Зеландии, где благонамеренные граждане носят кардиганы, макинтоши и обувь. А наши самоанцы, казалось, принадлежали к другому миру и были такие печальные.

Скоро я увижу мою Дору, даже не могу себе представить, что с ней будет после четырех месяцев разлуки, стану ужинать с Лу, Марлоу, Като, иначе навек превращусь в путешественницу, и улица Жакоб, Олд-Чёрч-стрит, Бретань не смогут удержать меня на месте. Волнуюсь от одной только мысли, что буду спать в своей собственной постели. Но к чему возвращаться? Ради кого? Дети, друзья, и больше ничего.

* * *

7 июля

До утра гладила по волосам свою бедную Кейт. Потом зазвонил ее мобильный, она прошептала: «Это Жан» – и отправилась к своему психоаналитику.