Post scriptum

Он вновь посмотрел на золоченые купола. Потеснив стволы деревьев, они уже полновластно и торжественно выступили вперед. Сквозь нежную весеннюю листву можно было разглядеть сидевших на теплых камнях нищих, с выжидающей покорностью поглядывающих на тех, кто сгрудившись у входа в церковь, беззвучно молился на закрытую дверь с табличкой. Али выскреб из портмоне монеты и мелкие купюры и медленно приблизился к церкви.

Вытянув вперед забинтованную в лохмотьях ногу и заботливо расправляя замызганные лоскутки, один из оборванных старичков, слегка постукивая по асфальту костылем, тоскливо тянул: «…дайте, дайте…подайте, подайте…». Сидевшая рядом с крепкими щеками женщина в накинутом на плечи широком цветастом платке, недовольно оглянулась на него и вновь повернулась к молодой болезненного вида женщине в темно-синей косынке и голубой замызганной кофточке.

Цветастый платок и крепкие щеки старались в чем-то убедить ее, заставляя нестарое еще лицо в темно-синей косынке покрываться резкими складками. Темно-синяя голова в который раз отрицательно качнулась, и женщина в цветастом платке, потеряв вдруг терпение, резко повернулась к все еще поскуливающему старичку с забинтованной ногой, смерила его взглядом и пихнула в бок, пытаясь вылить на кого-то нарастающее раздражение:

– Не вой! Дай людям помолиться наперво.

Старичок перевел мутные глаза на ее упитанные щеки и неожиданно заорал, заставив встрепенуться и попрошаек, и собравшихся перед входом в церковь.

– Дайте! Подайте! Инвалида добивають! – переведя дух, он добавил. – Стерва!

Затем, убаюкивая забинтованную ногу, вновь затянул тоскливо: «…дайте, дайте…подайте, подайте…»

Взбудораженная криком старичка группа молившихся прихожан и попрошайки вновь погрузились в ожидание.

Тряся щеками от негодования, женщина в цветастом платке еще раз злобно смерила взглядом старичка и, повернув голову в сторону темно-синей косынки, сказала уже приказным тоном:

– Отдай мальца!

– …

– Зачем он те-э, то? Там-то хоть тяпло поди, оденут, накормят. А у тя че – холодный камень, да бутылка? И хахаль вон, кажный день – новый.

– Не отдам.

– Ой! Ой! Хляньте на нее! Не отдаст.

– …

– Почему? Там лучше мальцу-то буит.

– Там ругаются, матом ругаются…

Хлопнув себя по бокам и задыхаясь от смеха, женщина с крепкими щеками затряслась, выдавливая из себя через короткие промежутки:

– Ой, не маху… Ой, дяржите… Рухаются… А сама… Ой, не маху… а сама не рухаешься, че ли?

Вытерев проступившие от смеха слезы, она увидела приближающегося к церкви седовласого мужчину и, состроив жалобное лицо, вытянулась в его сторону. Как по цепной реакции, тут же произошло оживление в группе безмолвно сидевших попрошаек. Потянулись руки, взлетели над головой костыли и послышалось слившееся в единую мольбу: «Господь, тя храни, подай на хлебушек…помохи, мил чялвек… дайте, дайте, подайте, подайте…»

Вместо ожидаемой милостыни мужчина извлек на свет пиликающий мобильный телефон, вызвав тем самым некоторую озадаченность у нищих. Некоторое время слышался только голос мужичка с мутноватыми глазами, который все также нудно тянул: «…дайте, дайте…подайте, подайте…» Но как только мужчина с телефоном опустил руку в другой карман, нищие вновь заканючили нестройным хором.