Постчеловечество

Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях — бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса.[26] В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание. При этом, однако, до сих пор считается, что в конечном счете «статус профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью».[27]

В-третьих, большинство авторов так или иначе сходятся в том, что новое общество может стать — и de facto становится — менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку,хотя «информация есть наиболее демократичный источник власти»,[28] капитал как основа влияния и могущества заменяется не трудом, а знаниями которые являются, не в пример труду, «редким (курсив мой. — В.И.) производственным фактором»,[29] привлекающим большой спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер.[30]

Возникает вопрос: в какой мере способен этот новый высший класс адекватно оценивать стоящие перед обществом проблемы; в какой мере он заинтересован в повышении благосостояния остальных его членов; может ли он определять цели и задачи, которые большая часть социума готова будет воспринять как свои собственные?

Все эти вопросы очень важны, потому что новый господствующий класс кардинально отличается от военной аристократии, феодального сословия или класса буржуа. Все прежние высшие классы были классами статуса: если у феодала отнимали его земли, вместе с ними он лишался власти; если предприниматель разорялся, он мог превратиться в мелкого лавочника или наемного менеджера. Именно об этом говорил К. Маркс, когда он рассуждал о различии между капиталом-собственностью и капиталом-функцией;[31] класс капиталистов в его концепции воплощал именно капитал-собственность. В то же время принадлежность к новому высшему классу определяется способностями: человек относится к управленческой или научной элитам прежде всего вследствие наличия у него таланта к усвоению информации и превращению ее в новое знание. Однако очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем размеры материального богатства; более того, эта способность не может быть приобретена ни мгновенно, ни в ограниченные сроки, а в определенной мере заложена на генетическом уровне, который определяется межгенерационными отношениями. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя особо достойных представителей иных слоев общества, потенциал оставшихся будет снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, в данном случае более сложна, так как раз приобретенные знания могут только совершенствоваться, но при этом фактически не могут быть утрачены. Поэтому имеются веские основания предположить, что общество XXI века будет жестко поляризованной классовой структурой, которая вызовет к жизни противоречия более острые, нежели те, какими были отмечены предшествующие ступени общественной эволюции.

Сокращение и нарастание неравенства в XX веке

Современные общества Запада стали индустриальным уже в конце XIX века. Однако имущественное неравенство, сопровождавшее процессы промышленного развития, достигло к тому времени уровня, явно угрожавшего социальной стабильности. Первая мировая война обострила существовавшие в обществе противоречия и привела к целой череде социальных взрывов, поставивших под сомнение саму возможность дальнейшего существования капиталистического строя. Ответом на это стали меры, направленные на сокращение имущественного разрыва; наибольших успехов такая политика достигла в Европе после Второй мировой войны, тогда как в США ее интенсивность была существенно меньшей. Поэтому Соединенные Штаты дают более «чистую» картину процесса, к которой мы и хотели бы сейчас обратиться (влияние же тех практик, которые получили распространение в Европе, мы оценим позднее).