Постчеловек: глоссарий

Традиционно эта способность создавать условия, которыми нельзя пренебречь или которые невозможно обойти, всегда подразумевала и вопрос насилия. В противовес предполагаемому тесному сочленению насилия и преобразований (прежде всего в качестве протестного, антигосударственного насилия) господствующее либеральное гуманистическое мышление утверждает, что насилие начинается там, где заканчивается политика. Можно ли избежать дихотомии, противопоставляющей насилие протеста государственному угнетению? Можно ли придерживаться фундаментальной возможности ненасилия, одновременно продвигая справедливость и создавая альтернативные способы существования?

Для более-чем-социальных движений вопрос справедливости есть вопрос темпоральности: справедливость есть сейчас, она против отсрочки; пространство отсрочки есть пространство деструктивного насилия. Постчеловеческое прочтение беньяминовской «Критики насилия» (1996) может увидеть всемирное торжество справедливости в реапроприации материи и непосредственном создании альтернативных форм жизни. Парадоксальным образом это конец любой формы насилия, социального или индивидуального. Чем более справедливость конкретна и материальна, тем более она ненасильственна и коллективна. Это постантропоцентрическая история: она не творится в вечной диалектической борьбе между учредительной и учрежденной властью; скорее, история творится вместе с историей общества и вне ее, она творится, когда справедливость восстанавливается материально, – постчеловеческая справедливость, совместное конструирование справедливых форм жизни совместно с другими видами и вещами.

Центральный вопрос, перед которым стоят эти более-чем-социальные движения, – как эта приверженность справедливости сможет обойтись с той радикальной асимметрией, что пронизывает наши человеческие и не-человеческие миры. Симметрии не будет достаточно, чтобы отменить нововременное очищение человеческого и не-человеческого (Latour, 1993; Латур, 2006) и перестать навязывать наше человеческое «мы» не-человеческому «они». У нас никогда не было Нового времени не потому, что такое модерное очищение невозможно, но потому, что мы никогда не были «мы», а они – не-люди – никогда не были «они». Конституция Нового времени основана на наборе универсализмов, происходящих из колониального экспансионизма и расширения колониальной матрицы (Quijano, 2007).

Цель состоит в том, чтобы политизировать постгуманизм и одновременно произвести «постгуманизацию» политики, совместно их деколонизировав (Mignolo and Escobar, 2010). Более-чем-социальные движения сталкиваются с вопросом о том, что существует: «мир одного мира» (Law, 2015) или же плюриверсум миров (de la Cadena, 2015), как с практической проблемой: они практикуют материализм непрерывно, то есть начинают с того, что есть, чтобы создать другие миры, ускользающие от существующих. Сапатистская матрица «мира, куда умещается множество миров» – это не эпистемологическая проблема и не призыв к изменению нашего мировоззрения, чтобы признать существование этого множества; это практическое руководство и приглашение в движение. Не создание одной-единственной онтологии и не создание множественных онтологий, но обоснованное создание: от альтер-глобализации к альтер-онтологиям. От эпистемологии к онтологии движения. Если существует «множество способов бытия в мире» (Chakrabarty, 2000), то более-чем-социальные движения рождают множественные способы его созидания; они порождают туземные онтологии (Blaser, 2012). Эти онтологии могут появиться на свет только тогда, когда отсоединятся от западного темпорального регистра, отправляющего туземные миры в прошлое, и создадут автономные аборигенные онтологии – будь то внутри или вне западного пространства.