Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

В последние годы лексикографы уже не раз выпускали московско-петербургские словари, в которых представлены диалектические пары: подъезд-парадное, проездной-карточка, пончики-пышки, бордюр-поребрик, строение-корпус, ларёк-палатка, шаурма-шаверма и т. д. Не говоря уж о том, что в Петербурге слово «булка» и теперь означает только батон пшеничного хлеба, а потому принятое в Москве сочетание «булка хлеба» считается абсолютно неприемлемым.

Утрата или обретение столичного статуса в разное время определяли несхожую манеру поведения и стиль жизни обитателей обоих городов, а 700-километровая удалённость друг от друга влияла на их языковое своеобразие. Даже различный принцип планировки по сей день мешает петербуржцам уверенно ориентироваться в нарезанной кругами Москве, а москвичам — в параллельно-перпендикулярном Петербурге.

Хорошо это или плохо, если жителям двух крупнейших городов одной страны свойственны два разных типа мировосприятия, две поведенческие модели, два психологических стандарта? Не свидетельство ли это аморфности, даже раздвоенности национального характера? Может быть, прав был Александр Пушкин, считавший, что «две столицы не могут в равной степени процветать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют в теле человеческом» [32. Т. 7. С. 275]? И, может быть, не так уж далёк от истины был Борис Эйхенбаум, когда писал, что «это трагедия России» [41. С. 366]?

Параллельные заметки. Вопрос о том, какую роль сыграла дихотомия Петербург-Москва — положительную или отрицательную, может показаться не совсем корректным. Всякая местность, а также её жители непохожи на другие местности и их жителей: по укладу быта, спектру жизненных ценностей, мировоззрению, зачастую даже модам. Критерии типа «хорошо-плохо» тут неуместны. И, тем не менее, когда речь идёт о двух доминирующих мегаполисах, двух столицах одного государства, этот вопрос, думаю, имеет немалое значение. Ведь трёхвековое противостояние Москвы и Петербурга во многом определило характер всей многомиллионной российской нации.

* * *

После Петра I противоречий в России заметно прибавилось. Прежде всего, впервые в русской истории возникли, по сути, два народа: господа, превратившиеся в иностранцев, потому что разговаривали по-французски или по-немецки, одевались, да что там — жили совершенно по-иностранному, и так называемый простой народ. Кроме того, страна вдруг поделилась на чиновничество, гвардию и всех остальных.

А ещё среди мыслящей части общества произошёл раскол на западников и славянофилов. Причём почти сразу в число знаковых атрибутов полемики попали Москва и Петербург, превратившиеся в своего рода знамёна противоборствующих лагерей.

Славянофилам Москва представлялась символом патриотизма, исконно русской духовности и лучших народных традиций, а чуждый Петербург в их глазах олицетворял стремление к «разрыву со святой Русью». Западники, напротив, видели в Первопрестольной средоточие того старого, отживающего, что препятствует развитию страны, а с северной столицей связывали всё прогрессивное, ведущее к светлому европейскому будущему.

Славянофилы буквально ополчились на Петербург, объявив «беспощадную войну… этому “эксцентричному центру" России, этому “городу бюрократической опричнины, где народная жизнь не чувствуется и не слышится, а только рапортуется”, этому своеобразному окну в Европу, смотреть в которое можно, лишь обратившись спиною к России.» [39. С. 399]. Иван Аксаков призывал «возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими» [4. С. 344], потому что этот город — «символ и знамя отчуждения от народа» [5. С. 115]. В конце концов, в московском сленге XIX века даже утвердилась идиома «петербурщина» [35. С. 431].