Параллельные заметки. Объективности ради надо заметить, что петербургский стиль долгое время славился и антиинтеллигентской чертой — неприветливостью, в особенности по отношению к приезжим. «Отмеченное Пушкиным "недоброжелательство” как отличительная черта петербуржцев не раз комментировалось позднейшей журнальной социологией и литературой — высокой и низовой («Черта радушия — вовсе не петербургская», — отмечает А. Ишимова; «Никто тебя не замечает», — жалуется герой очерка Я. Канонина; петербургский щёголь из повести М. Загоскина замечает, что «гостеприимство есть добродетель всех непросвещённых и варварских народов…»)» [15. С. 92].
Но на самом деле это черта не петербургского, а столичного характера, свойственная многим столицам мира, в том числе и российским. Достаточно вспомнить допетербургские времена, когда родилась русская поговорка «Москва бьёт с носка». Или — ХХ век, когда Петроград-Ленинград, лишившись столичного статуса, быстро обрёл приветливость и доброжелательство.
Моисей Каган одним из первых, если не самым первым, подметил, что «теоретическое осмысление этого своеобразного культурного явления (петербуржец. — С. А.) сразу же наталкивается на его совпадение с характеристикой русского интеллигента» [16. С. 295]. Однако, думаю, ставить знак равенства между петербургскими интеллигентами и петербуржцами, жившими по неписаному кодексу городского поведения, всё же не совсем верно. Хотя бы потому, что, усвоив большую часть положительных качеств интеллигенции, городское сознание отвергло её отрицательные качества — такие, как склонность к утопизму, убеждённость в том, что мир возможно в кратчайший срок изменить к лучшему, подмена реальной заботы и сострадания к близким стремлением помочь большим сообществам, которые к тому же зачастую находятся на недосягаемом удалении, презрение и спесь по отношению к так называемому мещанству, житейская непрактичность, неприятие богатства как такового, а равно и средств его достижения, включая любой вид предпринимательства… Я уже не говорю о таких негативных свойствах интеллигенции XIX века, как одержимость той или иной — чаще политической — идеей, максимализм в мыслях и действиях, а также нетерпение в достижении поставленной цели. Это свидетельствует о том, что городское сознание не слепо копировало интеллигентские качества, как перенимают моду на платье, а тщательно отбирало наиболее подходящее, соответствовавшее петербургским представлениям о том, каким должен быть житель северной столицы.
Почему же именно петербургский поведенческий стиль так обильно впитал в себя именно интеллигентские нормы поведения? Проще всего объяснить это явление многочисленностью интеллигенции в столице государства. Уже в конце XVIII века в Петербурге действовало больше высших учебных заведений, чем во всей остальной стране: военные (Морской, Сухопутный и Инженерно-артиллерийский кадетские корпуса), технические (Горное училище и Лесной корпус), Главный педагогический институт и Медико-хирургическая академия, женские Смольный и Екатерининский институты, Академия художеств. В начале XIX века открылись Институт путей сообщения и Царскосельский лицей. А уже «к концу 1860-х годов около десяти процентов населения города приходилось на представителей интеллигентских профессий» [16. С. 170], в первые полтора десятка лет XX века ещё больше — около 12 %, 200 тысяч человек [23. С. 251]. Такое объяснение будет верным, однако явно недостаточным.
Петербургское общественное сознание не могло не ощутить в интеллигенции продолжения и развития основ, которые были заложены в городские традиции ещё в XVIII столетии. Тех основ, которые при участии интеллигенции в итоге сформировали суть культуры северной столицы к концу XIX века и во многом предопределили её на весь ХХ век, а именно — «высокий профессионализм, утончённость, европейский вкус и опору на давние традиции» [12. С. 458].