Постижение России. Опыт историософского анализа

Все это с пугающей точностью повторилось в Августе 1991-го. По существу, те же самые представления о том, что интересы демократии и "вхождения в цивилизацию", общечеловеческие ценности выше интересов России, национальных интересов русской и союзных ей наций. И если последние противоречат первым, то ими можно и даже должно пожертвовать ради более высоких целей и смыслов, вновь находящихся где-то за пределами России, обретающихся либо в пространстве иных цивилизаций и культур, либо в пространстве идеалов всеобщего. Вновь тяга к тому, чтобы в идеалах всеобщего растворить реальность русско-российских исторических идеалов, идеалы Святой Руси и Великой России. Вновь стремление к тому, чтобы подчинить себя достижению радикально инаковых целей и смыслов в истории, не лежащих в плоскости саморазвития собственного потенциала истории, а тех, которые центрированы на достижение эффекта всемирности, а потому вновь, если что-то и решать в своей собственной истории, то непременно с мировым замахом, с претензией на всемирность и, следовательно, не иначе, как только посредством принесения себя в своеобразную искупительную жертву превращения России в средство, а не в самоцель исторического развития.

И самое поразительное, Август 1991-го, как и Октябрь 1917-го, вновь обнаруживает уже знакомое недоверие к потенциалу собственной истории, к самой способности к самостоятельному историческому творчеству. На этот раз оно нашло иное выражение - в попытке поставить ход реформ в современной России в полную зависимость от инвестиций с Запада. Бесспорно, инвестиции хорошая вещь, но все-таки не до такой же степени, не до полного же забвения национальных интересов, в конце концов, просто здравого смысла, в частности, и в том его измерении, которое не позволяет в принципе строить системные реформы в расчете исключительно на благоприятный инвестиционный климат и, тем более, в такой стране, как Россия. И дело не только в географии, в резко континентальном климате России, который уже сам по себе необычайно удорожает экономические издержки любого инвестиционного проекта в России1. Дело еще и в геополитике - до тех пор, пока Россия остается Россией, никто не будет создавать в ней конкурентную экономическую среду, задействовать в ней факторы развития, способные поставить ее вне конкуренции, вывести на магистраль экономического прогресса.

И еще раз об идеологии пораженчества собственной страны и нации в собственной и мировой истории. Август удивительным образом повторил Октябрь: если Октябрь приветствовал поражение России в I Мировой войне, то Август истово искал и приветствовал поражение в холодной. И это закономерно. Ведь основной враг - внутренний, он находится внутри страны, а не вне ее, и при этом неважно, что это может быть собственное государство, тот или иной класс или социальная группа, та или иная партия или общественное движение, собственная история или тот или иной период ее развития, та или иная политическая доктрина или совокупность идей... Главное, довести отношение ко всему этому до пределов разумного и даже перейти эти пределы, дойти до признания всего этого в качестве далее неисправимой реальности и прежде всего постольку, поскольку она русско-российская, отмечена национальной сущностью и спецификой.

Именно отстраненное восприятие ее не как своей реальности, а как чужой, да еще в качестве извращенной и неполноценной всякий раз провоцирует на отношение к ней как к враждебной, на саму идеологию национального пораженчества и предательства всего, что отмечено национальной сущностью и спецификой в истории, в пределе - самой истории. В этом суть логики поведения вненационального субъекта в истории и той идеологии, которая постоянно подпитывает цивилизационный раскол субъектной базы России на национальную и вненациональную Россию.

Есть еще один идейно-теоретический источник идеологии национального пораженчества и предательства в России - хронический утопизм историософской национальной мысли, преданность идеалам и теориям, а не самой исторической действительности, тяга к историческим скачкам в "светлое будущее", а не к каждодневной и кропотливой работе, высокомерное презрение к вековому историческому опыту, легкость перечеркивания итогов предшествующего исторического развития. Сказанное многое объясняет в поведении раннего Октября в таком вопросе, как территориальная целостность России, который по-особому был актуализирован в период Брестского мира. Для Октября в этом вопросе не было проблем, территориальная целостность России вообще не признавалась за проблему, поскольку скоро ожидаемая мировая пролетарская революция должна была вообще снять проблему национально-государственного суверенитета, растворить ее во всеобщем человеческом братстве.