Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Это то, что Герберт Маркузе, один из теоретиков сексуального освобождения, называл «репрессивной десублимацией», когда рациональность технокапитализма вымывает из культуры оппозиционный и подрывной элементы. Этот эффект хорошо виден и в мейнстримной, и в немейнстримной культуре, типа искусства перформанса, мне наиболее знакомого: вещь, которая сегодня выглядит субверсивной даже в самом радикализованном контексте, перестанет казаться такой через пару лет или через пару месяцев, потому что она просто потребляется, а не проживается политически; мы всё ещё живём в гомофобном государстве и мы всё ещё живём внутри климатической катастрофы, но прекраснодушные перформансы про каминг-аут и чёрное небо в моногородах теряют свежесть ещё до того, как их посмотрит хотя бы тысяча человек. Разрабатывая этот термин, Маркузе соглашался с Фрейдом, что либидо должно быть сублимировано до какой-то степени для успешного функционирования общества, но в современном мире он видел то, что называл «избыточным подавлением» (‘surplus-repression’) — ограничениями, введёнными исключительно с целью социального доминирования. «Если бы только человеческие потребности могли удовлетворяться без цикла отчужденного труда, оплаты, покупки и производительности», — считает Маркузе, — «гораздо меньше эротической энергии нужно было бы либо подавлять, либо направлять на прибыльную деятельность. Вместо этого освобожденная эротическая энергия не-генитально-одержимой „полиморфной перверсивности“ могла бы произвести широкую панораму человеческих отношений»[165]. Как показала Гейл Рубин в своём влиятельнейшем эссе 1984 года Thinking Sex[166], секс действительно насквозь политичен и является отдельным вектором подавления, как гендер или раса: она описывает сексуальную негативность в американском обществе, моральные паники, подавление секса в пользу национализма и патриотизма, «теорию домино» (согласно которой консерваторы уверены, что стоит дать чуть свободы первертам и общество мгновенно погрузится в хаос), универсализацию сексуальных предпочтений, иерархию сексуальных актов, разделение их на чистые и грязные — и так далее; сегодня в России это эссе читается как злободневное. Позиция Рубин простая — бороться со всеми подавлениями, которые она теоретизировала, чисто негативная свобода. Нельзя сказать, что все из этих подавлений остались в прошлом даже в тех местах, где Рубин писала это эссе, но результаты в виде сексуальной политики неолиберализма уже видны и описаны, например, Питером Дракером в книге[167] про становление гомонормативности и гомонационализма или Розмари Хеннеcси в книге[168] про отношения между сексуальной идентичностью и поздним капитализмом. В этом смысле призывы Маркузе из 1964-го звучат актуальнее, чем Рубин и Фуко из 80-х: его понятие о высвобождении более многомерно и включает в себя реструктуризацию желания вообще, а не только избавление от репрессивных законов и политики секс-стыда.