Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Концепция сексуального согласия довольно простая, и она выполняет операцию, которую некоторые философы называют моральной, или дискурсивной, магией: то, что могло быть нарушением закона, произойди оно без согласия, становится взаимной радостью, когда происходит со взаимным согласием. В 70-е участницы женских освободительных движений в борьбе против культуры насилия продвинули слоган «нет значит нет», который, с одной стороны, призывал женщин чётко обозначать отказ от секса, но в большей степени обращался к мужчинам, которые разделяли маскулинный стереотип, что «нет значит да». У этого стереотипа своя сложная история (которая демонстрирует, что концепт согласия работал задолго до 70-х, только в особо перверсивной форме, чаще служа доказательством вины жертвы): до тех пор, пока внебрачный секс не был нормализован в обществе, считалось, что только падшая женщина согласится на секс вне брака; для «приличной» женщины говорить «нет» насилию — значило сопротивляться, рискуя жизнью и здоровьем: если женщина не обломала ногти и зубы об насильника и вообще нет следов борьбы, до первой трети 20 века точно считалось, что насилия не было; как показывают рассказы жертв насилия, в России сегодня многие полицейские, даже в центральных районах страны, до сих пор думают так же. А те женщины, которые жили в браке, вообще по закону не могли являться жертвами насилия, потому что 1) в семье главенствовал муж и его потребности, 2) сексуальность женщины считалась принимающей (в любое время, когда муж захочет). Так вот — когда внебрачный женский секс начал нормализоваться, считалось, что «женщины ломаются» — говоря «нет» имеют в виду «да», потому что сказать «да» напрямую для них непристойно (я уверен, что каждый из читающих это знает лично или точно встречал в интернете мужчин даже не старше сорока, которые до сих пор так считают). «Нет значит нет» был первым слоганом культуры согласия, и уже в 1980 году феминистка Кэрол Пейтмен написала статью Woman and Consent[170], обозначив уязвимые стороны этой идеологии. Пройдя через этап «про-секс феминизма», который призывал женщин просто брать жизнь и сексуальность в свои руки, к началу десятых фраза «нет значит нет» стала сменяться так называемым утвердительным согласием (affirmative consent) — «да значит да»; совсем скоро в дискуссиях пришли к выводу, что необходимо скорее «Да!», чем просто «да». Культура согласия стала внедряться в законные акты американских штатов и некоторых других стран.

Согласие — очень важный концепт для либеральной демократии. Он основывается на предположении, что две или более равноправных стороны по взаимной договорённости дают друг другу согласие и заключают определённый контракт или совершают определённые действия. Ложась на сексуальную сферу, концепт согласия даёт фантастическое обещание: отделить добровольный секс от изнасилования. Проблема в том, что реальность отношений между людьми устроена так, что это обещание просто не может быть сдержано. Алиса Кессел в статье[171] 2019 года (я бы хотел, чтобы её целиком прочитали вообще все даже после моего пересказа) смотрит на концепт согласия через критическую теорию контрактов и жестокий оптимизм Лорен Берлант, о котором мы уже говорили. (Сразу отступление про контракты — одна из важнейших проблем в том, что секс (и в концепции согласия, и вообще) рассматривается как сделка; это проблема и экономификации частной сферы, и потребительского отношения к сексуальности.) Кессел ставит вопрос так — способен ли на самом деле концепт согласия отделить секс от изнасилования и тем самым защитить потенциальных жертв? Первый ответ на это уже делает это невозможным: в условиях сексуальных отношений люди часто находятся в контексте других систем давления: расизма, мизогинии, белого превосходства, гетеронормативности, эйблизма и так далее; так что говорить о равенстве сторон (которое является условием рабочего согласия) почти невозможно — совсем не всегда «да» действительно значит «да». Затем Кессел приводит три причины, по которой и жертвы, и (потенциальные) насильники формируют оптимистическую привязанность к концепту согласия: 1) он кажется чрезвычайно могущественным и одновременно простым в решении очень сложной проблемы; 2) он обещает жертве защитить её от изнасилования, но требование активного согласия делает жертву ответственной и за насилие, и за его предотвращение; 3) он обещает индивидам защиту от ложных обвинений в изнасиловании, но тем самым стирает границу между эксплицитным согласием, имплицитным согласием и отказом. Кессел пишет, что пока на жертву будет накладываться агентная ответственность, насилие будет процветать.