Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

В истории человечества было несколько цветущих эпох дружбы, когда ей уделялось особое внимание: в античности или в эпоху романтизма, когда Шиллер и Гёте называли её особой формой человеческих отношений; конечно, тогда, как и дружба между иранскими мужчинами до 19 века, это было исключительно гомосоциальное явление. В конце 19 и начале 20 века для ранних суфражисток в Великобритании и США женская дружба (как и в другое время и в других местах) имела совершенно особое значение, служила убежищем от экстремальной реакции общества на их активность. 20 век принёс и донёс до 21-го индивидуализацию и уничтожение публичной сферы; отношения между людьми стали их частным делом, дружба — тоже; миф о любви сожрал почти всё доступное пространство. Отношения коммодифицировались, дружба стала инструментальной — люди стали дружить, чтобы иметь связи, я помню в начале нулевых в своём далёком родном городе отзвуки популярности Карнеги и его призыва «завоёвывать друзей и влиять на людей», до сих пор в разных телеграм-каналах проскакивают тексты о том, как «монетизировать свой дружеский круг». Люди стали работать в офисах и опенспейсах, появляется особый тип рабочей дружбы, часто функционирующий на усталости и лицемерии; впрочем, Марк Вернон в книге The Philosophy of Friendship[292] пишет, что и этот тип дружбы играет важнейшую роль, поскольку делает повседневную жизнь выносимой. Под прессом любви и секса, объединённых в регулируемом государством браке, в каком-то смысле дружба стала не-отношением. Сара Ахмед в книге The Promise of Happiness пересказывает сюжет одной из частей фильма If These Walls Could Talk 2, в котором зрителя пускают в жизнь пожилой лесбийской пары; в какой-то момент одна из женщин залазит на дерево, падает и умирает, о чём её партнёрке сообщают уже в больнице. Естественно, она пытается попасть к ней в палату, её спрашивают, кем она приходится пациентке, она отвечает: «I’m a friend, a very good friend», и эти слова просто растворяются в воздухе, проходят мимо медсестры; она только повторяет вопрос, есть ли у погибшей семья. Дело даже не в том, что в гомофобном обществе женщине приходится скрывать природу отношений с другой женщиной под лейблом дружбы, а в том, что дружба на самом деле составляла огромную часть их совместной жизни, вероятно, даже большую, чем любовь, — и для гетеронормативного института это ничего не значит; подразумевается, что подруга не может переживать смерть так же катастрофически, как семья. Когда дружба не распознаётся как существенная, вместе с ней не распознаётся и горе, у человека отнимают право легитимно горевать.

Вернон рассказывает, как в 17 веке в Британии (по следам Османской империи) начинают возникать кофейни; это были такие эгалитарные пространства, где граждане, вне зависимости от различий, могли собираться и обмениваться информацией. Кофейни в основном посещались мужчинами, у этих мест был свод неформальных правил; одно из них — участники разговоров не должны были быть близкими друзьями или как минимум не должны вести себя так: считалось, что тогда обмен мнениями легко скатится в смоллток. Это значило определённый уровень дистанции между посетителями. Уже через некоторые время часть существующих кофеен набрала популярность среди особой аудитории — гомосексуальных мужчин; такие кофейни, а затем и другие гей-места, получили название molly house; уже тогда они часто становились объектами полицейских рейдов, пьяного насилия, угроз и шантажа. Репортёры или другие авторы текстов, побывав там, в деталях описывали «разврат», который там творился; дело в том, что геи в этих полупубличных местах вели себя совсем не так, как полагалось гетеромужчинам: они практиковали близость, радикальное сокращение дистанции; это не мешало молли-хаусам быть разговорными клубами, но телесность там производилась иначе. Вернон пишет, что это пример сопротивления социальной группы способу отношений в общественных местах, который навязывает общество; и это пример изобретения нового типа отношений.

Майкл Уорнер пишет, что люди, которые уверены, что жизнь квиров состоит из секса без интимности, глубоко заблуждаются: даже случайные сексуальные встречи в высокой степени интимны, но они могут и перерастать в глубокую дружбу, а дружба, в свою очередь, — получать сексуальное развитие; «потому что социальная жизнь квиров не так ритуализирована и институционализирована, как у натуралов, каждое отношение — это приключение на неизведанной территории». В числе прочего на субверсивном потенциале дружбы и её возможности производить новые отношения Мишель Фуко был сосредоточен в конце жизни, — многие знают его интервью, озаглавленное Friendship as a Way of Life. Он говорит, что общество и его институты ограничили возможные отношения браком, потому что более широкой сетью отношений тяжело или невозможно управлять; поэтому он предлагает сфокусироваться на расширении этой сети отношений, увеличении возможных способов быть друг с другом и коллективно.