Постмодерн в раю. О творчестве Ольги Седаковой

Проказа, целый ужас древний
вмещается в нее одну.
Само бессмертье, кажется, ко дну
идет, когда ее увидит:
неужто небо так

обидит,что человека человек,
как смерть свою, возненавидит?

Но, и невидимое глазу,

зло безобразней, чем проказа.

Ведь лучший человек несчастных посещает,

руками нежными их язвы очищает
и служит им, как золоту скупец:
они нажива для святых сердец.

Он их позор в себя вмещает,

как океан — пустой челнок,
качает
и перемещает
и делает, что просит Бог…

Но злому, злому кто поможет,

когда он жизнь чужую гложет,
как пес — украденную кость?
зачем он звезды понимает?
они на части разнимают.
Другим отрадна эта гроздь.
А он в себя забит, как гвоздь.
Кто этакие гвозди вынимает?

Кто принесет ему лекарства

и у постели посидит?
Кто зависти или коварства
врач небрезгливый?
Разве стыд.
И карлик это понимает.

Он оттолкнул свои созвездья,

он требует себе возмездья

(содеянное нами зло

с таким же тайным наслажденьем,
с каким когда-то проросло,
питается самосожженьем):

— Я есть,

но пусть я буду создан
как то, чего на свете нет,
и ты мученья чистый свет
прочтешь по мне, как я по звездам! —

И вырывался он из мрака

к другим и новым небесам
из тьмы, рычащей, как собака,
и эта тьма была — он сам.

10. Ночь

(Тристан и Изольда встречают в лесу отшельника)

Любовь, охотница сердец,
натягивает лук.
Как часто мне казалось,
что мир — короткий звук:
похожий на мешок худой,
набитый огненной крупой,
и на прицельный круг…

Сквозь изгородь из роз просовывая руку,

прекраснейший рассказ воспитывает муку,

которой слаще нет: огромный альмандин

по листьям катится, один и не один.

Что более всего наш разум восхищает?

Что обещает то, что разум запрещает:

душа себя бежит, она нашла пример

в тебе, из веси в весь бегущий Агасфер…

Скрываясь от своей единственной отрады,

от крови на шипах таинственной ограды,

не сласти я хочу: мой ум ее бежит,

другого требуя, как этот Вечный жид…

Но есть у нас рассказ, где мука роковая

шумит-волнуется, как липа вековая.

Смерть — госпожу свою ветвями осеня,

их ночь огромная из сердцевины дня

растет и говорит, что жизни не хватает,

что жизни мало жить. Она себя хватает

над самой пропастью — но, разлетясь в куски,

срастется наконец под действием тоски.

Итак, они в лесу друг друга обнимают.

Пес охраняет их, а голод подгоняет

к концу. И в том лесу, где гнал их страх ревнивый,

отшельник обитал, как жаворонок над нивой.

Он их кореньями и медом угостил

и с подаянием чудесным отпустил —

как погорельцев двух, сбиравших на пожар.

И занялся собой. Имел он странный дар:

ему являлся вдруг в сердечной высоте

Владыка Радости, висящий на Кресте.

11. Мельница шумит