Постмодерн в раю. О творчестве Ольги Седаковой

как будто подняли глаза —

и молча разошлись.

Вступление третье

Я северную арфу

последний раз возьму

и музыку слепую,

прощаясь, обниму:

я так любила этот лад,

этот свет, влюбленный в тьму.

Ничто не кончится собой,

как говорила ты, —

ни злом, ни ядом, ни клеветой,

ни раной, к сердцу привитой,

ни даже смертью молодой,

перекрестившей над собой

цветущие кусты.

Темны твои рассказы,

но вспыхивают вдруг,

как тысяча цветных камней

на тысяче гибких рук, —

и видишь: никого вокруг,

и только свет вокруг.

Попросим же, чтобы и нам

стоять, как свет кругом.

И будем строить дом из слез

о том, что сделать нам пришлось

и вспоминать потом.

А ты иди, Господь с тобой,

ты ешь свой хлеб, свой путь земной —

неизвестно куда, но прочь.

И луг тяжелый и цветной

за тобой задвигает ночь.

И если нас судьба вручит

несчастнейшей звезде —

дух веет, где захочет.

А мы живем везде.

1. Рыцари едут на турнир

И что ж, бывают времена,

бывает время таким,

что слышно, как бьется сердце земли

и вьется тонкий дым.

Сердцебиенье лесной земли

и славы тонкий дым.

И остальные скроются

по зарослям лесным.

Вот всадники как солнце,

их кони — из темноты,

из детской обиды копыта и копья,

из тайны их щиты.

К Пятидесятнице святой

они спешат на праздник свой,

там гибель розой молодой

на грудь упадет с высоты.

Ты помнишь эту розу,

глядящую на нас? —

мы прячем от нее глаза,

она не сводит глаз.

А тот, кто умер молодым,

и сам любил, и был любим,

он шел — и всё, что перед ним,

прикосновением одним

он сделал золотом живым

счастливей, чем Мидас.

И он теперь повсюду,

и он — тот самый сон,

который смотрят холм и склон

небес сияющих, как он,

прославленных, как он.

Но жизнь заросла, и лес заглох,

и трудно речь вести.

И трудно мне рукой своей

теней, и духов, и ветвей

завесу развести.

Кто в черном, кто в лиловом,

кто в алом и небесном,

они идут — и, как тогда,

сквозь прорези глядят туда,

где роза плещет, как вода

в ковше преданья тесном.

2. Нищие идут по дорогам

Хочу я Господа любить,

как нищие Его.

Хочу по городам ходить

и Божьим именем просить,

и все узнать, и все забыть,

и как немой заговорить

о красоте Его.

Ты думаешь, стоит свеча

и пост — как тихий сад?

Но если сад — то в сад войдут

и веры, может, не найдут,

и свечи счастья не спрядут

и жалобно висят.

И потому ты дверь закрой

и ясный ум в земле зарой —

он прорастет, когда живой,

а сам лежи и жди.

И кто зовет — с любым иди,

любого в дом к себе введи,

не разбирай и не гляди —

они ужасны все,

как червь на колесе.

А вдруг убьют?

пускай убьют:

тогда лекарство подадут

в растворе голубом.

А дом сожгут?

пускай сожгут.

Не твой же этот дом.

3. Пастух играет

В геральдическом саду

зацветает виноград.

Из окна кричат:

— Иду! —

и четырнадцать козлят

прыгают через дуду.

Прыгают через дуду

или скачут чрез свирель —

но пленительней зверей

никогда никто не видел.

Остальных Господь обидел.

А у этих шерстка злая —

словно бездна молодая

смотрит, дышит, шевелит.

Тоже сердце веселит.

У живого человека

сердце бедное темно.

Он внутри — всегда калека:

будь что будет — все равно.

Он не сядет с нами рядом,

обзаведясь таким нарядом,

чтобы цветущим виноградом

угощать своих козлят.

Как всегда ему велят.

4. Сын муз

И странные картины

в закрытые двери войдут,

найдут себе названье

и дело мне найдут.

И будут разум мой простой

пересыпать, как песок морской,

то раскачают, как люльку,

то, как корзину, сплетут.

И спросят:

Что ты видишь?

И я скажу:

Я вижу,

как волны в берег бьют.

Как волны бьют, им нет конца,

высокая волна —

ларец для лучшего кольца

и погреб для вина.

Пускай свои виденья глотает глубина,

пускай себе гудит, как печь,

а вынесет она —

куда?

куда глаза глядят,

куда велят —

мой дух, куда?

откуда я знаю куда.

Ведь бездна лучше, чем пастух,

пасет свои стада:

не видимые никому,

они взбегают по холму,

играя, как звезда.

Их частый звон,

их млечный путь,

он разбегается, как ртуть,

и он бежит сюда —

затем, что беден наш народ и скуден наш рассказ,

затем, что всё сюда идет и мир забросил нас. —

Как бросил перстень Поликрат

тому, что суждено —

кто беден был,

а кто богат,

кто войны вел,

кто пас телят —

но драгоценнее стократ

одно летящее назад

мельчайшее зерно.

Возьми свой перстень, Поликрат,

не для того ты жил.

Кто больше всего забросил,

тот больше людям мил.

И в язвах черных, и в грехах

он — в закопченных очагах

все тот же жар и тот же блеск,

родных небес веселый треск.

Там волны бьют, им нет конца,

высокая волна —

ларец для лучшего кольца

и погреб для вина.

Когда свои видения глотает глубина,

мы скажем:

нечего терять —

и подтвердит она.

И мертвых не смущает

случайный бедный пыл —

они ему внушают

все то, что он забыл.

Простившись с мукою своей,

они толпятся у дверей,

с рассказами, с какими

обходят в Рождество, —

про золото и жемчуг,

про свет из ничего.

5. Смелый рыбак

Крестьянская песня

Слышишь, мама, какая-то птица поет,

будто бьет она в клетку, не ест и не пьет.

Мне говорил один рыбак,

когда я шла домой:

— Возьми себе цепь двойную,

возьми себе перстень мой,

ведь ночь коротка

и весна коротка

и многие лодки уносит река.

И, низко поклонившись,

сказала я ему:

— Возьму я цепь, мой господин,

а перстень не возьму:

ведь ночь коротка

и весна коротка