Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Более глубокая близость к проблематике де Мана обнаруживается в данном случае у самого Маркса и в частности в описании у последнего четырех стадий стоимости (каковое, конечно, также может прочитываться как повествование о возникновении, хотя это и не обязательно). Де Ман не дожил до того, чтобы изучить и проработать столкновение с марксизмом, о чем он обещал нам в последние свои годы. Но «Аллегории чтения» уже содержат важный намек, который смещает встречу с Марксом с антропологического уровня (потребностей, человеческой природы и т.п.) на тот уровень, который он называет «языковой концептуализацией»:

Но экономическое обоснование политической теории Руссо коренится не в теории потребностей, аппетитов и интересов, что привело бы к этическим принципам справедливого и несправедливого; оно представляет собой коррелят языковой концептуализации и потому не является ни материалистическим, ни идеалистическим, ни просто диалектическим, поскольку язык лишен как репрезентационной, так и трансцендентальной власти. Сложное отношение экономического детерминизма Руссо к экономическому детерминизму Маркса можно и должно рассматривать с этой точки зрения (AR 158, 185-186).

Как и у Деррида, теоретические контакты де Мана с марксизмом были, видимо, первоначально опосредованы Альтюссером, чьей работой о Руссо де Ман восхищался (он, видимо, чувствовал [AR 224, 266], что это интересная, хотя и неверная интерпретация, полезнее избитых и неправильных интерпретаций психоаналитического, биографического, тематического или дисциплинарного толка). Следует признать, что Руссо для марксизма (как и почти для всех остальных течений) обычно оказывался помехой; поглощение механического материализма восемнадцатого века марксистской традицией не сопровождалось большей благожелательностью к руссоистскому «идеализму», сентиментализму и т.д. Но перечитывая «Общественный договор», воочию видишь Конвент; тогда как споры о якобинской линии (пророчески предсказанные Руссо в этой работе) в последующей истории левых или марксистских политических формаций обычно не предполагали адекватного рассмотрения сохраняющейся значимости «Общественного договора» для проблем партии и государства, «диктатуры пролетариата» и необходимости спроецировать представление о более развитой социалистической демократии за пределы форм буржуазного парламентского представительства. Однако проницательное и весьма ценное соображение де Мана заставляет нас отложить на какое-то время эти сравнительные обобщения политической философии и заняться более сложной задачей по разбору языковой ткани этих идей или «ценностей». Действительно, вскоре мы поймем, что «Общественный договор» не только сам взывает к такому прочтению, но и по сути непонятен без него.

Однако более непосредственную область пересечения проблематики марксизма и деконструкции де Мана можно, если смотреть с марксистской точки зрения, назвать «теорией стоимости». Это сближение не покажется таким уж странным, если напомнить, что у Маркса «тайна всякой формы стоимости заключена»[212] в еще более таинственном феномене эквивалентности, на котором каким-то образом основываются меновая стоимость и сама возможность обменивать один предмет на другой, отличный от первого. (Чтобы избежать терминологической путаницы, читатель должен вспомнить о том, что «потребительская стоимость» вычеркивается сразу же на первых страницах «Капитала»: она помечает наше экзистенциальное отношение к уникальным вещам, к чему я вскоре вернусь, но в этом смысле не подчиняется закону стоимости или эквивалентности. То есть, если в современных терминах, мы могли бы сказать, что «потребительская стоимость» — это область различия и дифференциации как таковой, тогда как «меновая стоимость», как мы увидим, должна описываться как область тождеств. Но этот терминологический узус у Маркса означает, что с этого момента стоимость и «меновая стоимость» выступают синонимами.)