Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Существует, однако, одно отношение, в котором инсценировка «тайны» у Маркса и природа вовлеченных в нее предметов значительно расширяет и видоизменяет отправной пункт Руссо, который был завязан на две относительно простые ситуации: «тождества» предметов и восприятия другого человека как в каком-то отношении «того же самого», что и я сам (восприятия в контексте жалости или симпатии). Собственно, у весьма интересного обсуждения второй из этих областей метафорического акта у де Мана (Другого, гиганта, «человека») есть недостаток — в нем не уделяется внимания первой области, по крайней мере наши отношения с предметами в ней скорее смешиваются с нашими отношениями с другими людьми. Однако у Маркса уже не стоит вопрос о том, как одно дерево может сопоставляться с другим, совершенно отличным, чтобы могли каким-то образом возникнуть «имя» и «понятие» дерева; скорее, у него рассматривается вопрос о том, как совершенно разные предметы (соль, молотки, холст, сюртук) могли каким-то образом рассматриваться в качестве эквивалентных. Наиболее увлекательная эпистемологическая марксистская работа следует поэтому Марксову методологическому уроку, антикартезианскому и диалектическому; а именно тому, что мы не строим сложные идеи из простых, скорее наоборот — именно созерцание сложной формы дает нам ключ к постижению более простой. От закона стоимости или тайны эквивалентности совершенно разных вещей мы можем затем вернуться к более простой проблеме универсалий и частного, рассмотрев ее с новых позиций; или, если угодно, сама абстракция и понятийное мышление («языковая концептуализация» у де Мана) должны сперва полагаться в более обширном поле действия закона стоимости, прежде чем можно будет понять его более специальные философские или языковые эффекты. Наконец, если быть еще более «вульгарным» (то есть более онтологичным), философская и языковая абстракция сама является эффектом и побочным продуктом обмена.