Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Новое пространство, возникающее при этом, подразумевает устранение дистанции (как ауры в смысле Беньямина) и непрерывное насыщение любых оставшихся пустот и пустых мест до тех пор, пока постмодернистское тело — которое может блуждать по постмодернистскому отелю, запереться благодаря наушникам в рокоте рок-музыки или же подвергаться ударам и бомбардировкам на войне во Вьетнаме, как она была описана Майклом Герром — не станет открытой мишенью для перцептуального шквала непосредственности, от которого не защитят никакие слои, прокладки или промежуточные звенья, ныне исключенные. Конечно, у этого пространства есть много других качеств, которые в идеале стоило бы прокомментировать — и прежде всего такого комментария заслуживает понятие Лефевра об абстрактном пространстве, одновременно гомогенном и фрагментированном — однако в данном контексте самой полезной путеводной нитью будет дезориентация насыщенного пространства.

Я считаю особые черты постмодернизма симптомами и выражениями новой, исторически оригинальной дилеммы, которая предполагает включение нас как отдельных субъектов в многомерный комплекс радикально расходящихся реалий, чьи рамки варьируются от все еще сохраняющихся пространств буржуазной частной жизни до невообразимой децентрации самого глобального капитала. И даже эйнштейновская относительность или же множественные субъективные миры старых модернистов не способны составить никакой адекватной фигуры этого процесса, который в жизненном опыте дает о себе знать в так называемой смерти субъекта или, говоря точнее, во фрагментированной и шизофренической децентрации и дисперсии последнего (который даже не может служить производной «ревербератора» или «точки зрения» Генри Джеймса). Но вопрос здесь на самом деле в практической политике: после кризиса социалистического интернационализма и появления огромных стратегических и тактических трудностей в координации локальных или низовых политических акций с национальными или международными, такие неотложные политические дилеммы представляются прямыми производными этого нового, безмерно сложного международного пространства.

Позвольте мне проиллюстрировать это кратким обсуждением крайне важного и поучительного (в плане проблем пространства и политики) исторического повествования, рассказывающего об уникальном политическом опыте Америки 1960-х годов. Работа Марвина Суркина и Дэна Георгакаса «Детройт не хочет умирать»[324] является исследованием формирования и распада «Лиги черных революционных рабочих» в этом городе в конце 1960-х годов. Эта политическая группа смогла добиться авторитета среди рабочих, особенно на автозаводах; она вбила заметный клин в медиаинформационную монополию города благодаря студенческой газете; она стала выбирать судей; наконец, ей едва не удалось выбрать своего мэра и захватить аппарат власти во всем городе. Это, конечно, было поразительное политическое достижение, которое отличалось чрезвычайно точным ощущением потребности в многоуровневой стратегии революции, которая бы включала инициативы на разных социальных уровнях рабочего процесса, медиа и культуры, юридического аппарата и электоральной политики.

Но также ясно — причем намного яснее в победах, которые почти удалось одержать, чем на прежних этапах локальной районной политики — что такая стратегия ограничена самой формой города. Действительно, одна из самых сильных сторон государства и его федеральной конституции состоит в очевидных разрывах между городом, штатом и федеральной властью: если вы не можете построить социализм в отдельной стране, насколько смешнее выглядят перспективы социализма в отдельном городе современных Соединенных Штатов?

Но что бы случилось, если бы можно было завоевать много крупных городов, взяв их один за другим? Именно об этом и начала думать «Лига черных революционных рабочих»; то есть они почувствовали, что движение было политической моделью и что оно нуждается в генерализации. Возникшая проблема оказалась пространственной: как развить национальное политическое движение на основе городской стратегии и политики? Так или иначе, лидеры лиги начали выступать в других городах, ездили в Италию и Швецию, чтобы изучать тамошние рабочие стратегии и объяснять свою собственную модель; и наоборот, иногородние политики стали приезжать в Детройт для знакомства с новыми стратегиями. Здесь должно быть ясно, что мы оказались в самом центре проблемы репрезентации, которая в значительной степени отображается уже появлением опасного американского слова «лидеры». В более общем плане, однако, эти поездки были не просто налаживанием связей и распространением информации, они подняли отдельную проблему: как представлять уникальную локальную модель и опыт людям в других ситуациях? Так что вполне логично, что лига сделала фильм о собственном опыте, действительно очень тонкий и впечатляющий.