Постой, паровоз!

Она вдруг вспомнила, как в свое время разговаривала с Черняком. Она боялась законника, но в то же время позволяла себе некоторые вольности в обращении с ним. И Зиновия она тоже теперь боялась. Он внушал ей такой же трепетно-суеверный страх, который в свое время усмирял ее перед лицом законного вора. Но все же она дерзила. Натура у нее такая…

– Зачем предсмертная? – покачал головой Зиновий. – Он еще жить будет. Рана не смертельная.

– Ты что, доктор?

– Нет, но знаю.

Он осторожно потянул на себя Женю, стаскивая его с древка стрелы. Но до конца снимать не стал. Вытащил из-за голенища сапога нож с острым как лезвие клинком и в несколько движений перерезал торчащую из спины часть стрелы. Затем спокойно перекинул Женю через плечо и понес в дом. Древко так и осталось у раненого в груди…

В доме было уютно. Запах горящего дерева и сушеных трав. Обстановки никакой. Самодельная кровать, застеленная покрывалом из заячьих шкурок, стол, лавка, беленая печь. Шторка на окнах, медвежья шкура на полу, пучки трав на веревке под потолком, связки сушеной рыбы и грибов. Но прежде всего в глаза бросалась большая икона в красном углу избы. Божья матерь с младенцем на руках. Она смотрела на Наташу с приветливой улыбкой, но вместе с тем осуждающе. И взгляд такой пронзительный, что все грехи в ней встряхнулись и выстроились в один ряд. Длинный ряд, плотный, с нехорошим душком. Наташа почувствовала себя так, как будто ее только что отвязали от позорного столба.

Женю Зиновий уложил на свою кровать. Его ничуть не смущало, что меховое покрывало под ним испачкалось кровью. И сам он измазался, но ничего страшного в этом не видел.

Он деловито подкинул дров в печку, вытащил из печи чугунок с водой, пальцем смерил температуру.

– Горячая, скоро закипит. Отвар сделаем, а потом стрелу вытащим, – пояснил он. – Нормально все будет.

– Как же нормально? – возмутилась Наташа. – Человека чуть не убил, а говоришь, что нормально.

– А так бы он меня убил. Меня шесть лет убивали, убить не могли. А этот убил бы. За что, не знаю, – пожал плечами Зиновий.

– В том-то и дело, что знаешь. Откуда ты знаешь, что мы в бегах? Откуда знаешь, что Женя людей убивал?

– Знаю, и все.

Теперь Зиновий смотрел и на нее как в открытую книгу. Смотрел и мысленно считывал скрытую в ней информацию. Или псих он, или ясновидящий…

– И кто Шипилова убил, тоже знаешь? – с опаской спросила она.

– Ты убила, – сказал он с таким спокойствием, как будто речь шла о каком-то пустяке. – Тебя заставили это сделать. Тебя заставили, а меня подставили.

– Заставили меня, – кивнула Наташа. – Но я не хотела тебя подставлять.

– Не хотела, но пистолет мне в руку сунула, – укоризненно усмехнулся он.

– А-а, Черняк так сказал. Но ты все равно меня прости!

– Уже простил. Я не злопамятный.

– Я слышала, ты погиб. Лебяжный говорил. Ты должен его знать.

– Знаю. Он со своим другом жизнь мне спас. Но я не погиб. Машину поезд раздавил, а я уцелел. Хорошо, что меня мертвым считают. Хорошо, что не ищут. Да и не найдут меня здесь. Разве что случайно. Вы же случайно меня нашли…

– Мы охотничью избушку искали. А нашли развалины. Тропинка к тебе привела.

– А про избушку откуда узнали?

– Женя в ней раньше бывал. Вместе с братом.

– С братом, – эхом отозвался Зиновий.

И долго-долго смотрел на Женю немигающим взглядом.

– С братом, значит. А где сейчас брат?

– Говорит, что медведь задрал.

– Медведь… Говорит… Сказать что угодно можно… Да, так я и думал. Он это… Он и пришел… – непонятно к кому обращаясь, проговорил Зиновий.

– Эй, это ты о чем? И с кем?

– Да так, мысли вслух. Плохой он человек, твой Женя. Но человек. Поэтому пусть живет. Если выживет…

– Ты же говорил, что рана не смертельная.

– Рана нет, не смертельная. Но его брат к себе зовет, он может уйти.

На какой-то миг Наташе показалось, что она сходит с ума.

– Какой брат? Кого зовет?

– Не обращай внимания, – рассеянным взглядом скользнул по ней Зиновий. – На меня иногда находит.

В печи закипели сразу два чугунка с водой, в каждый из них он бросил по нескольку пучков разных трав. В одном оставил кипятиться нож и кусачки, а другой вынес во двор, чтобы остыть.

Сначала он полил на рану спиртом из фляжки, затем с помощью примитивных, но продезинфицированных инструментов вытащил из груди раненого древко стрелы. К счастью для себя, Женя был без сознания, поэтому ничего не чувствовал и не кричал от боли. Зато Наташа скрежетала зубами, невольно представляя себя на его месте.

Рану Зиновий сначала обработал отваром собственного приготовления, затем смазал каким-то бальзамом, перевязал ее куском чистой простыни.

– Теперь все зависит от него самого, – кивая на бесчувственного больного, сказал он. – От силы его организма, от силы его души. Ты, наверное, голодна?

– Спасибо, что догадался, – вымученно улыбнулась Наташа.

Она действительно хотела есть, но вряд ли бы она сейчас смогла прикоснуться к еде. И зачем она только смотрела, как Зиновий вытаскивает стрелу из сквозной раны?

– Бледная ты, – покачал головой Зиновий. – Встряхнуться тебе надо. Я, наверное, баньку затоплю.